— Видите дона Пьетро Сальво? Он сидит тут безвылазно. Можно подумать, будто целиком поглощен чтением газет. А на самом деле ни слова не пропускает из того, что здесь говорится, а вечером отправляется к своему куму — городскому советнику ad referendum![23]
Маркиз не решался сказать ни «да», ни «нет».
— Посмотрим. Все это надо хорошо обдумать. Когда берешь на себя какое-то обязательство, то оказываешься связанным по рукам и ногам. Я не хочу соглашаться, не разобравшись как следует во всем.
— Разумеется! Разумеется!
Но стоило ему начать разговор о своих аграрных проектах, как он сразу же загорался. И тогда все собирались вокруг и жадно слушали его широко раскрыв глаза, как будто готовы были тут же отхватить свою часть тех огромных богатств, которые маркиз словно волшебной палочкой вызывал в их воображении, легко воспламенявшемся после испытаний затянувшегося лихолетья.
И каждая виноградная лоза представлялась им слитком золота! Каждая виноградинка — бриллиантом! Бесконечные ряды виноградных лоз! Неоглядная равнина внизу должна была вскоре превратиться в гигантский виноградник! А холмы с оливковыми рощами! Нужно заставить их плодоносить каждый год, аккуратно подрезать, поменьше обрубать ветвей и не обивать варварски палкой при сборе плодов, отчего погибают свежие, нежные еще побеги и пропадает будущий урожай!
Только хорошо организованное общество может сотворить подобное чудо!
Ни одна гроздь винограда в окрестностях Раббато не должна попасть в частные давильни! Ни одна капля вина не должна оказаться в чужих бутылках!
А оливки, собранные вручную, по штучке, свежие-свежие, должны отжиматься жерновом, и чтобы близко не было этих зловонных дымовых труб, этих печей, которые пересушивают плоды и делают масло прогорклым!
Ни одна капля масла не должна попасть в другие кувшины, кроме кувшинов общества!
— А деньги, маркиз?
— Найдутся, должны найтись. Надо обратиться в банк и сказать: «Вот наша продукция. Мы хотим подождать с продажей, пусть поднимутся цены, а пока дайте деньги, которые нам нужны». И сразу же: «Это тебе! Это мне! Это на возделывание. Это в резервный фонд…» Так поступают всюду. Только мы спим как сурки. А проснувшись, хотим увидеть накрытый стол и тотчас не начать пировать!
У слушающих слюнки текли, и они уже предвкушали пиршество, оглушенные к тому же голосом маркиза, звучащим все громче и поднимавшимся до самых верхов.
— Но я напрасно надрываю глотку, — заключил он однажды (он и в самом деле охрип). — Для начала вполне достаточно, если нас будет хотя бы человек десять. Другие присоединятся потом, и еще на коленях будут упрашивать, чтобы их приняли в наше общество… Однако нужны дела, не слова. Нужен контракт по всем правилам, с подписью и печатью нотариуса. А нет, так я прекрасно знаю, чем это кончится. Скажут: «Фейерверк в Раббато». Это святая истина! Загоримся, нашумим, напустим дыма… и дело с концом!
— Я готов бесплатно составить контракт, — сказал нотариус Мацца. — Кто надумает, знает, где меня искать.
И «фейерверк» в тот день загорелся, и аграрное общество было основано, всего из восьми человек, но для начала достаточно!
— А вы, дон Пьетро? С вашими-то виноградниками в Торренте и оливковыми рощами в Россиньоло?
Дон Пьетро Сальво, вошедший в этот момент и сообразивший, о чем идет речь, вместо ответа пожал плечами и сказал:
— Хотите знать новость? Нели Казаччо умер в тюрьме. Мне только что сказал мэр.
Маркиз вздрогнул.
— Хорошенькие новости вы нам приносите! — воскликнул он, чтобы скрыть волнение.
Некоторое время ни о чем другом не говорили.
И когда нотариус Мацца, отведя дона Пьетро в сторону, попытался уговорить и его вступить вместе с другими в общество, тот ответил:
— Все Роккавердина всегда были один безумнее другого. И маркиз не исключение. Момент он выбрал самый подходящий! Люди мрут от голода. И если не пойдет дождь, кто знает, что-то со всеми нами будет!
Уже много лет маркиз и его дядя кавалер дон Тиндаро не желали знать друг друга. С того самого дня, когда маркиз не дал ему перекопать землю в Казаликкьо, чтобы отыскать древности, которые, по утверждению дяди, были там погребены, дон Тиндаро, презрительно прозванный маркизом-крестьянином, даже не здоровался со своим племянником.
И вот они неожиданно столкнулись в гостинице в Катании. Маркиз приехал сюда взять в кредит семьдесят тысяч лир в Сицилийском банке, а кавалер дон Тиндаро собирался продать здесь свою коллекцию античных ваз, статуэток и старинных монет одному английскому лорду, который, как он говорил, сорил фунтами стерлингов, словно это были сольдо.
Радость по случаю этой сделки была так велика, что кавалер, забыв, какую обиду нанес ему маркиз, не позволив провести раскопки в Казаликкьо, первым протянул тому руку:
— В конце концов, ты все-таки сын моего брата!.. Иди посмотри!
Коллекция еще находилась у него в комнате и была расставлена на комодах и столиках. Он должен был передать ее покупателю на следующий день и ни на минуту не отлучался из гостиницы, охраняя свои сокровища, а кроме того, хотел насмотреться на них напоследок. Он никогда больше не увидит эти драгоценнейшие предметы, которые вот уже три десятилетия составляли его радость, его гордость! Он чувствовал, как у него сжимается сердце, когда он думает об этом. Утешала одна лишь мысль, что его имя будет указано на табличке в лондонском музее, — таково было условие сделки. Этот лорд покупал по поручению одного лондонского музея.
— Тридцать тысяч лир, дорогой племянник!
— Вы считаете, это много? Вы же потратили по крайней мере вдвое больше.
— Вздор! Десять лир сегодня, двадцать вчера… А возвращаются все сразу… В эти-то трудные времена!
— Рад за вас. Но вам не следовало бы снова браться за это дело — опять растратите.
— Ах, если бы ты все-таки позволил мне!.. Указание точное: Казаликкьо! Сейчас там нет никакой деревни, ни большой ни маленькой. Но в древности она должна была там быть. Названия не даются случайно. Недаром говорят: в Казаликкьо есть сокровища!
— Что, если я сделаю вам одно предложение? — прервал маркиз.
— Какое?
— Я помогу вам освободиться от искушения растратить эти несчастные тридцать тысяч лир. Вложите две трети из них в постройки для аграрного общества, основанного мною. Я приехал сюда, чтобы получить заем в семьдесят тысяч лир на эти цели.
— Мы еще поговорим об этом… А пока посмотри: только эта ваза стоит шесть тысяч лир! Расцвет греческой культуры! Сизиф, толкающий камень в гору… Мифология!.. До рождества Христова!
— А я думаю о том, что вы уничтожили виноградники в Порраццо, чтобы разрыть могильники!.. Вам бы следовало вновь посадить их. Земли в Порраццо словно предназначены для винограда.
— Мы еще поговорим об этом, племянник. У тебя голова занята виноградниками, винами. А я вина не пью, ты ведь знаешь.
— Зато другие пьют и вынуждены покупать его.
— Не посадишь ведь ты виноград и в Казаликкьо! Дай мне сначала хотя бы попытаться. Когда о каком-то месте говорят: «Там сокровища», это значит…
— Ну хорошо, копайте в Казаликкьо!
Кавалер дон Тиндаро бросился ему на шею.
— Тогда… все, что хочешь… Две трети — нет! Половину — пятнадцать тысяч лир… Но если там окажутся хотя бы две вазы такой же ценности, как эта с Сизифом!..
— А если их не окажется?
— Я вижу их отсюда. Мне представляется, они уже у меня в руках… Но минутку!.. А этот безбожник тоже входит в твое общество?
— О дядя! Пора кончать с этим, он ведь ваш зять.
— Ничего подобного! Пока не обвенчается в церкви…
— Обвенчается, уверяю вас, рано или поздно. Пока же по закону…
Дон Тиндаро, помрачнев, сделал шаг назад.
— Мне говорили, — продолжал сквозь зубы кавалер, — что вы помирились, как будто обида была нанесена только мне одному, а не всем родственникам. Женщина из рода Роккавердина… сожительница — не жена! Его сожительница! — повторил он. — И это — моя дочь! Для церкви этот брак… как вы его называете?
— Гражданский.
— Не гражданский… Скотский брак!.. Вот как надо его называть! Для церкви он ровно ничего не значит…
— С вашими предрассудками!..
— Предрассудками? Одна из семи христианских заповедей — предрассудок? Ты, значит, тоже стал безбожником, как он? Ты тоже… ты ведь женишься — я знаю, что женишься, от других узнал, случайно! Но неважно! И тоже не будешь венчаться в церкви?
— Я… я поступлю, как все.
Маркиз покраснел. Ему и прежде уже не раз приходилось краснеть и чувствовать себя неловко перед тетушкой баронессой и особенно перед Цозимой — из-за того, что был неискренен в том, что касалось его изменившегося отношения к религии. Но на этот раз он покраснел и от неожиданной мысли, что вот уже больше года, как его жизнь стала сплошным лицемерием, беспрестанной ложью даже самому себе. Мгновения было достаточно, чтобы он понял, что жажда деятельности, охватившая его, и стремление отвлечься были инстинктивной попыткой убаюкать себя, заставить умолкнуть внутренний голос, который грозил зазвучать тем громче, чем сильнее он пытался его заглушить.
