— Да, — сказал он.
— Добрый день, господин Грамон. Кто покупает этот камень?
— Бриллиант? — спросил он.
— Это настоящий бриллиант, ведь верно?
— Почему вы меня спрашиваете? — удивился он и недоуменно посмотрел на меня.
— Я думала, это сделано на заказ, — сказала я. — Мне хотелось бы знать, кто будет его носить.
— Нет, не на заказ, — сказал он, — но кто–нибудь его купит.
— Если женщина уродлива, не продавайте ей, — сказала я.
— Что? — переспросил господин Грамон и поднял очки на лоб.
— Не продавайте его, если это будет не святая дева Мария, — попросила я.
— Что случилось? — спросил господин Грамон и посмотрел на меня в упор.
— Ничего не случилось, но если женщина уродлива, то это будет преступление, так и знайте.
Господин Грамон не ответил, и в тишине было слышно, как тикали стенные часы в металлической оправе.
— Если хотите, я вам продемонстрирую, — сказала я.
— Не понимаю, — сказал господин Грамон.
— Господин Грамон, разрешите мне примерить этот бриллиант.
— Вам? — спросил он и опустил очки на нос.
— Да, — ответила я, и он посмотрел мне прямо в зрачки.
— Это уж слишком, мадемуазель, вы слишком много просите, — сказал он и слабо улыбнулся.
— Нет, не много. И это для вашей же пользы, господин Грамон. Разрешите мне примерить бриллиант. Мне это невыгодно, так и знайте, но я примерю. Я принесу эту жертву в любое время.
— Жертву? — спросил господин Грамон и почесал себе лысину. Жертва — примерить бриллиант?
— Да, господин Грамон, разрешите мне его примерить, я очень вас прошу, это для вашей же пользы, я ведь уже сказала.
— Почему вдруг вам его мерить?
— Господин Грамон, этот бриллиант не всякий может носить.
— Нет. Конечно, — сказал он, — у кого же столько денег?
— Я не о деньгах говорю, господин Грамон.
— Да? — спросил он.
— Да.
— Тогда подождите минутку, я сейчас вернусь.
Он встал и исчез за плюшевой занавеской. Потом вернулся назад, держа в руках коробочку.
— Примерьте этот, — сказал он и протянул мне коробку.
— Нет, я хочу именно бриллиант.
— Примерьте, — сказал он, — это тоже бриллиант.
— У вас есть зеркало? — спросила я, и он указал мне на зеркало в шкафу. — Можно?
— Да, пожалуйста, — сказал господин Грамон, — пожалуйста, барышня.
Я застегнула кулон и посмотрелась в зеркало. Он был мне очень к лицу. Ну просто потрясающе.
— Вам нравится, господин Грамон? — спросила я.
— Ох! — рассмеялся он и потер руки.
— Вам нравится, как выглядит на мне этот фальшивый бриллиант? Он мне очень идет, не так ли?
— Это бриллиант, барышня.
— Нет, господин Грамон, бриллиант — тот, что на витрине, и прошу вас, дайте мне его сейчас же. А это стекло.
Ювелир несколько минут смотрел на меня, выпучив глаза, потом сказал «сейчас», подошел к витрине и вынул бриллиант из его ложа. Затем принес его и нерешительно протянул мне.
— Вы сами мне его наденьте, — попросила я, — я боюсь испортить. Я не очень–то привычна к драгоценностям.
Господин Грамон надел на меня бриллиант, и в следующую минуту все можно было проследить по его лицу. Вначале — робкий восторг и опасение за то, что случится, и особенно озабоченность. Он так осторожно прилаживал цепочку, что я даже не чувствовала па затылке прикосновения его рук. Потом он бросил взгляд в зеркало, чтобы увидеть эффект, и в следующую минуту разразился таким громким хохотом, что слегка закачались все камни на витринах лавки.
— Я говорила, что это вам же на пользу, господин Грамон, думаете, я очень хорошо себя чувствую?
— Ох, — стонал ювелир, — ох! — И живот его колыхался в спазмах смеха. — Вы очень симпатичны, моя дорогая.
— Пожалуйста, снимите с меня бриллиант, — попросила я. — И довольно цирка. Надеюсь, что теперь бриллиант спасен.
Но прошло еще некоторое время, прежде чем он успокоился, и я ждала с бриллиантом на шее, а потом ювелир его снял, и я поторопилась к выходу.
— Погоди, — услышала я вслед, — погоди минуту. Я хочу подарить тебе тот, другой. Честное слово, ты симпатичная девочка. Как тебе все это пришло в голову?
— Совсем даже не пришло. Это было всегда, постоянно. Я просто проверила. Я проверила и не ошиблась. Хорошо иметь несколько навязчивых идей, господин Грамон.
— Пожалуйста, — сказал господин Грамон и сунул коробочку мне в руку.
— Как красиво сверкало на мне это стекло, не правда ли? — спросила я с грустью.
— Да, — сказал он, — это было очень красиво.
— Жаль, — сказала я. — Жаль.
И я вышла на улицу и сунула коробочку в рюкзак. Потом я пошла дальше и увидела, как в моих теннисках появились две дырки и через них меня приветствовали маленькие пальцы.
Я некрасива, некрасива, и нет на мне марки «изготовлено в единственном числе». Но у меня есть смелость, и я доказала это, а такое чего–нибудь да стоит. Хотелось бы посмотреть, как в подобных случаях поступают другие. Выйти под град пуль и героически умереть. Маркитантка номер один с волосами, развевающимися по ветру. «Румыния, разрывающая цепи» Розенталя[63]. Топ, топ — на все трещины в тротуаре приходилась левая нога. Я некрасива, я некрасива, но от такого нельзя умереть. Нравится тебе или не нравится, ищи меня в субботу. Приглашаю тебя на суаре: бонжур, мадам, пуркуа, мадам. Вот моя физиономия, довольствуйтесь тем, что есть.
На «Стан и Бран» была дикая очередь. Я пошла в «Люмину». Там показывали фильмы для детей. В кассу было немного народу, но как раз в ту минуту, когда я собиралась занять очередь за металлической перекладиной, какой–то сорванец выскочил снизу и оказался перед моим носом. Я дала ему щелчок и рассмеялась, но он, не оборачиваясь, крикнул:
— Ты что, дорогуша, взбесилась? — И напялил на себя клетчатую кепку.
Тип, который стоял перед сорванцом, был стеной. Он был высокий и широкий, одетый в кожаную белую тужурку, на которой можно было показывать китайские тени. Но сорванец был настолько мелок, что ему для этого следовало бы приподняться на цыпочки. Или мне нужно было взять его на руки. А предложить ему это я не могла, он, конечно, смертельно бы обиделся. Так что некоторое время он терпел перед собой стену, иногда поднимая голову, а потом повернулся спиной и стал лицом ко мне, скрестив руки и наблюдая за мной из–под козырька.
Мне безумно понравилось его возмущение, и я стукнула его по фуражке.
— Внимание! — крикнул он и встал в боксерскую позицию. — Руки вниз!
Но в этот момент тип–стена сделал шаг назад и спроецировал его на меня.
— Эй! — крикнул сорванец, — здесь есть и другие, ты что, окосел?
— Послушай, Личинка, — сказала я, — хочешь, я куплю тебе билет? Этот тип тебя раздавит.
— Да что ты, тетенька? — сказал он и скривился.
Затем, повернувшись ко мне спиной, он снова оказался лицом к человеку–стене и продолжал стоять так, пока мы не дошли до кассы.
— Последний ряд! — крикнул он громко, поднялся на цыпочки и протянул скомканные деньги.
— Для детей у нас места впереди, — объявила кассирша.
— Последний ряд, черт подери, — снова крикнул сорванец и наподдал башмаком по дощатой перегородке кассы.
— Эй, ты там! — запротестовала кассирша, — вот я тебя, бездельник! — И угрожающе высунула руку в окно, но сорванец находился намного ниже и спокойно постоял под ее рукой, пока не проверил, какой ему дали ряд, а потом еще раз наподдал башмаком.
Я тоже попросила последний ряд и вошла в зал. Народу было мало. И все же, чтобы занять место, пришлось побеспокоить одну из тех парочек, что ждут не дождутся, когда в зале станет темно. Их можно сразу узнать по тому, как они сидят, — прямые, добропорядочные и уж до того нравственные… Я всегда не переносила ханжества, в особенности у зрителей, которые ходят на детские фильмы. Речь идет здесь не об извращении. Просто фильмы для детей демонстрируются без перерыва, можно смотреть их по два и по шесть раз, не выходя из зала, свет зажигается только в конце, когда уже все позади, так что, если ты купишь билеты в последний ряд, валяй хоть с самого начала целуйся, как сумасшедший, и нечего прикидываться дурачком.
Центр зала был почти пуст. В общем–то, он был совсем пуст, только посередине, как раз в самой середине, сидел старик. Со спины он был похож на пенсионера. У него были голова и пиджак пенсионера. Понимаете, из тех домашних пиджаков, которые быстро снимаешь с гвоздя, если нужно пойти за хлебом, или купить керосину, или уйти из дому от шести до восьми. Не знаю, какая из этих ситуаций годилась для старика в центре зала, но, во всяком случае, он лихорадочно ждал, когда фильм начнется и когда он кончится. Он сидел съежившись, втянув голову в плечи, и от того, как он наслаждался жизнью, хотелось плакать.
