Оставаться после работы на крыльце вошло у них в привычку. Однажды вечером они задержались дольше обычного.
«Какая она неутомимая, сколько в ней выдержки! — подумал Реммельгас об Анне. — Изо дня в день пробираться сквозь непролазные заросли, обдирая лицо и руки, шлепать по болоту, вымокать насквозь и никогда не падать духом. И про какую птицу или растение ее ни спросишь, все-то она знает, — видно, оттого, что с детства бродит по лесу с отцом».
А девушку в этот вечер томило тайное беспокойство. Оно одолевало ее уже не первый день. Все началось во время воскресника, когда ей запала в голову одна мысль, которую она никак не могла отогнать. Эта мысль порождала множество сомнений, не давала покоя, возвращалась все снова и снова, порой даже по ночам, надолго лишая сна.
Анне решила, что прежде всего надо поговорить с лесничим, он поймет ее лучше других, он не станет ее высмеивать или осуждать. Но почему-то приступиться к этому было ужасно трудно и она начала издалека:
— Я все собираюсь поговорить с вами…
Реммельгас повернулся к девушке и взглянул ей в глаза, отражавшие последний отблеск заката.
— Почему же только собираетесь?
— Не знаю, вправе ли я… досаждать вам своими заботами. У вас и своих хватает, а тут еще какая-то девчонка лезет с глупостями.
— Что вы, Анне! — воскликнул Реммельгас. — Это же ерунда!
Анне прислонилась к дверному косяку. Звезда сорвалась с темного небосвода и, взмахнув ярким хвостом, полетела вниз.
— В Сурру так хорошо и спокойно, — тихо заговорила Анне. — Я тут родилась, тут выросла… Наверно, очень некрасиво с моей стороны… Но я не могу иначе…
Она покинула свое место и подошла к Реммельгасу.
— Вы не будете смеяться, — произнесла она торопливо, — если я скажу, что хочу пойти учиться в лесной техникум? — И, прежде чем Реммельгас успел ответить, она добавила: — Я уж давно места себе не нахожу, живу как неприкаянная, — все тянет уехать неизвестно куда, что-то сделать, что-то преодолеть, пожить трудной жизнью. И сама себя ругаю за это, знаю ведь — детская романтика. Я воображала, будто все мне о лесе известно, вдоль и поперек его изучила, оттого-то мне здесь и скучно. Но недавно я поняла, как мало я о нем знаю, о лесе. Он мне всегда казался таким спокойным — шелестит вечно об одном и том же. Но вдруг я увидела, какая в нем идет борьба. И меня перестало тянуть отсюда, только не хочется больше стоять в стороне, сложа руки. На воскреснике я словно прозрела и с тех пор больше ни о чем, кроме учения, не могу думать. Я должна выучиться, а потом вернуться сюда, чтобы приносить лесу пользу. Как вы.
Слушая сбивчивые излияния Анне, Реммельгас испытывал самые противоречивые чувства. «Так она на несколько лет уедет в город», — подумал он в первую очередь и сразу представил себе, как будет пусто без нее в лесничьей сторожке. И ему стало грустно. Но все же его гораздо больше обрадовало, чем опечалило, такое верное и смелое решение Анне.
— Что же вас смущает? — спросил он тихо.
— То, что поздно спохватилась. Я уже не школьница.
— Это не серьезно.
— Знаю… Но меня беспокоит мысль об отце. Я ведь женщина, а он привык к тому, что лес сторожат и выращивают мужчины. И ему так одиноко будет…
Это соображение показалось Реммельгасу более важным. Старому Нугису было бы трудно проводить целые дни без дочери, он привык к ее обществу, к ее помощи и в лесу и дома.
— Я поговорю с ним, — предложил лесничий.
— Ох, нет! Лучше уж я сама, только мне нужно набраться храбрости.
«И мне нужно набраться храбрости, — подумал Реммельгас, после того как Анне, пожелав ему спокойной ночи, ушла в дом. — Трудно, ужасно трудно открыть свою душу, свое сердце другому человеку, даже такому, с которым тебя связывают тысячи незримых нитей. Как признаться ему в том, что с тобой творится?»
За четыре дня они управились с разметкой лесосек на Каарнамяэ. Работу около Люмату пока отложили, потому что в воскресенье Реммельгас должен был выступить на открытом партийном собрании и рассказать о том, что задумано сделать для осушения Туликсааре и каковы виды на осуществление этих замыслов в ближайшем будущем.
Это было самое многолюдное собрание из всех, какие проводились в просторном зале туликсаареской школы. А кроме того оно было и самым единодушным: среди пришедших не нашлось никого, кто высказался бы против войны с болотной, пойменной и полой водой. Все как один человек решили дать ей первое сражение сразу же, едва немного спадет весенне-посевная горячка.
Такие же собрания Тэхни организовал во всех других сельсоветах и колхозах, и всюду принималось столь же единогласное решение: обуздаем паводки, осушим поля, покончим с болотами!
Ренате Осмус, маленькая женщина с большими грустными глазами и горькой складкой около рта, уединилась на кухне, где она тихо, как мышь, просиживала почти все дни напролет — с утра до вечера шила или вязала.
Единственное ее общество составлял сегодня огромный, ростом с теленка, Нестор, спавший у плиты и порой повизгивавший во сне. Ему только и оставалось, что коротать таким образом бесконечное время, потому что хозяин уехал в город.
Наконец на лестнице послышались долгожданные шаги, и, как ни крепко спала собака, она тут же вскочила и радостно рванулась к открывшейся двери. Но, увидев хозяина, она сразу отпрянула назад и прижала уши: чутье подсказало ей, что у вошедшего такое настроение, когда ничего не стоит получить пинка.
Примерно такую же реакцию вызвало возвращение Осмуса и у всей конторы. Едва он туда явился, как все разговоры прекратились, а если люди и обращались друг к другу по делу, так только шепотом. То же повторилось и на другой день, и на третий, и казалось, этому не будет конца. Одни лезли из кожи, тщетно пытаясь заслужить одобрение заведующего, другие выискивали самые хитроумные доводы, чтобы улизнуть на складочную площадку, на лесосеку, на станцию, где грузили вагоны, — куда угодно, лишь бы не ощущать на себе придирчивого, хмурого взгляда своего начальника. Всем было ясно, что его постигли в городе какие-то неприятности, но какие?
Сам же Осмус почти не мог работать. По ночам он не спал и ходил по комнате из угла в угол или прижимался лбом к окну и смотрел на улицу. Погода внезапно испортилась: над землей навис ровный серый туман, а временами по листьям деревьев начинал нервно барабанить дождь. Ветер стал пронизывающим и холодным. Была бы более сносная погода — повесил бы ружье на плечо, пошатался бы по лесу, рассеялся…
Как он обрадовался, когда несколько дней назад его вызвали в леспромхоз. Он и сам туда собирался — ведь так приятно побывать среди людей, которые всегда тебя хвалят, всегда превозносят твои заслуги. Там твердо можно рассчитывать на поддержку в борьбе с Реммельгасом, которому пора было покрепче наступить на пальцы. В основном из-за этого он и хотел туда поехать.
В леспромхозе он застал представителей министерства. Осмуса поздравили с достигнутыми успехами, и он сразу почувствовал себя, как рыба в воде. Люди из министерства с таинственными лицами намекали на то, что его ждет какой-то сюрприз. Сердце Осмуса громко забилось: не собираются ли его куда-нибудь перевести из этой чертовой куллиаруской дыры?
Но работники министерства имели в виду совсем другое. Они намеревались превратить Куллиару, этот передовой лесопункт, в образцовое механизированное хозяйство. Не далее как предстоящей зимой они смогут подбросить Осмусу две-три силовые передвижки, и тогда он сможет применить электропилы. Кроме того, за Куллиару уже закреплены мощные трелевочные тракторы и погрузочные установки. Лесная узкоколейка будет обеспечена рельсами, вагонетками и специализированным локомотивом. Сообщая все это, работники министерства прямо сияли от радости, не замечая в своем ликовании, как потемнело лицо Осмуса.
— Замечательно! — воскликнул директор леспромхоза, потирая руки. — Как только меня спросили, какому лесопункту доверить все это богатство, я не задумываясь ответил: «Конечно, Куллиарускому, какому же еще!»
Представители министерства уже слыхали о намерении углубить реку настолько, чтоб она стала годной для сплава, и их привела в восторг возможность комбинированного использования воды и железной дороги.
И только Осмус оставался холодным. Им-то что, этим бюрократам! Они выделят машины, пилы и тракторы, выполнят тем самым свои планы, почистят, словно кукушки, свои клювы и станут ждать. А за работу придется приниматься Осмусу. Электропилы! Может, где-нибудь в Сибири, где растут высокие стволы без сучков, они и годятся. Может, когда имеются обученные кадры, когда под рукой есть механики, бригадиры и пильщики, когда лес очищен от подлеска, а стволы от нижних ветвей (о таких вещах, вроде, писали), тогда во всем этом и есть какой-то толк. Но откуда у людей появится квалификация? Кто их обучит? Кто подготовит лес? И еще трелевочные тракторы… Никто даже и не видал, как они работают и работают ли вообще, а нормы небось будут такие, что только покряхтывай…
