За что ему большое, черт возьми, спасибо.
Понятия не имею, как бы я выкрутилась. Одно дело заставлять полицейского, которого едва знаешь, притвориться твоим парнем, и чертовски неловко вслед за этим просить его раздеться.
В конце концов, Хаунд сдался. Оседлал свой байк и уехал восвояси. Все, чего я хотела — это двадцать четыре часа покоя. Никаких бывших любовников, вмешивающихся в мою жизнь, и никакого чрезмерно заботливого отца, пытающегося контролировать меня.
У меня едва осталось двенадцать часов, но это уже хоть что-то.
Вздыхая, я захожу на кухню, и вдруг натыкаюсь на отца. В следующий раз, когда решу побыть наедине с собой, то, возможно, сначала сменю замки.
— Что ты здесь делаешь? — спрашиваю я, переводя взгляд на два стаканчика кофе из «Данкин Донатс», которые папа держит в руках.
— Я дал тебе время, Тоня, — отвечает он, подталкивая ко мне один из стаканчиков.
Встречаюсь с ним взглядом и замечаю, что в его глазах отражается незнакомое чувство отчаяния. Чем больше я смотрю, тем старше папа выглядит, и я начинаю считать морщины на его лице, задаваясь вопросом, сколько из них появились по моей вине, и сравнимы ли они с теми, которые являются результатом проделок его любимого клуба.
Выбрасывая подобные мысли из головы, беру кофе и вздыхаю.
— Пап, давай потом, а? Мне пора на работу.
— Антониа, разговор больше не может ждать, — настаивает он.
По его тону можно сказать, что он теряет терпение. Я просто хотела бы, чтобы мне было не все равно.
— Теперь я понимаю, что, возможно, был не самым лучшим отцом для тебя, но я старался изо всех сил. Если ты хочешь уйти из клуба, мы можем поговорить об этом… в будущем. Сейчас не время вести себя как капризный ребенок.
— Капризный ребенок?
— Что, ты не думала, что твой старик знает такие слова?
Честно? Нет.
Но я не говорю ему об этом, не тогда, когда вена у него на лбу выглядит так, словно вот-вот взорвется. Папа ставит свой стаканчик на стойку и подходит ко мне.
— Тоня, я полностью за то, чтобы ты расправила крылья, но, может, ты сделаешь это, когда клуб не будет на пороге очередной войны, и когда под нас не будет копать полиция Нью-Йорка, мечтающая посадить нас за решетку? — рычит он, грубо проводя пальцами по своим седым волосам.
Клуб всегда находится на грани войны. Если не с конкурентами, жаждущими вторгнуться на территорию отца, то с обычными уличными бандитами, стремящимися сделать себе имя. Что касается полицейских, то, разумеется, они что-то вынюхивают. И всегда хотят арестовать кого-нибудь за то или иное преступление. Если в мире когда-нибудь кончится туалетная бумага, полицейские смогут подтереть свои задницы всеми протоколами на «Восставших из Ада». Это должно их успокоить.
Отставляю в сторону стаканчик с кофе и хватаю ключи со стола.
— При всем моем уважении, папа, мы с тобой оба знаем, что такое время никогда не наступит, и просить меня подождать начать свою жизнь, несправедливо. — делаю паузу, отводя от него взор, потому что не в состоянии выносить выражение сожаления в его глазах.
Не хочу, чтобы он чувствовал себя так, будто плохо справился с моим воспитанием. Я не знаю, как достучаться до него. Если вежливо попрошу, папа меня отговорит. Время идет, а я остаюсь неотъемлемой частью мира отца.
— Впервые в своей жизни я делаю свой собственный выбор. Учусь чему-то новому и пытаюсь понять, что делает меня счастливой. Эта стажировка может ничего не значить, но я горжусь собой за то, что получила ее, и не хочу все испортить, поэтому еду на работу прямо сейчас. И в течение восьми часов буду Антонией Де Лука. Не дочерью Танка, не принцессой «Восставших из Ада», а самой собой.
Кем бы я ни была.
Папа играет желваками и сжимает руки в кулаки.
— Это небезопасно, — ругается он. — Ты должна находиться в клубе, где я смогу защитить тебя. Не спать здесь и не работать в каком-то офисе, к которому у меня нет доступа. — он делает паузу, и кривит губы от отвращения, когда произносит следующее предложение. — Хаунд сказал, вчера вечером ты была на свидании.
Есть одна вещь, которую мы с отцом не обсуждаем — это моя личная жизнь. Для преступника, который мало чего боится, мысль о том, что его маленькая девочка проводит время с мужчиной, пугает до чертиков. Однако я не жалуюсь.
Мне было одиннадцать, когда у меня впервые начались месячные, и мой отец совершенно потерял голову, пытаясь объяснить мне, что это такое. Было чертовски неловко, и последовавший за этим поход в аптеку оставил у меня шрамы на всю жизнь. Когда пришло время встречаться с парнем, папа заставил Сэнди, свою тогдашнюю подружку, отвести меня в аптеку за презервативами. Затем попросил Бутча, капитана клуба, показать мне, как надеть один из них на банан. Да, шрамы, возможно, слегка мягко сказано. На данном этапе игры я не собираюсь обращаться к психотерапевту. Последнее, что мне нужно — разговор о том, с кем я сплю… или притворяюсь, что сплю.
— И?
— И… — выдыхает папа. Его брови взлетают вверх, и он крепче сжимает стаканчик, чуть не раздавив его. — Где ты с ним познакомилась?
Я в отчаянии вскидываю руки.
— Какая разница?
— Ответь на чертов вопрос! — рычит отец, делая еще один шаг вперед. Сжимает стаканчик и даже не вздрагивает, когда горячая жидкость проливается ему на руку. Такой поступок поражает меня, и я понимаю, что это не просто очередная игра в главного, а отец действительно сходит с ума из-за благополучия своей дочери.
Я подумываю о том, чтобы облегчить его беспокойство, рассказав ему правду о Марко и о том, как я его использовала, но тогда придется упомянуть, что Марко полицейский. А это приведет к тому, что вена на лбу у папы вообще лопнет.
Сглотнув, делаю глубокий вдох.
— Понимаю, ты переживаешь за меня, но я не собираюсь терять работу, которую, возможно, люблю, чтобы сидеть здесь и спорить с тобой. Я обязательно зайду в клуб после работы, и тогда мы поговорим.
— Упускаешь главное, Тоня, — возражает папа. — На работе ты будешь вне поля моего зрения, а это опасно.
— Не больше, чем слоняться без дела в клубе, ожидая нападения, — парирую я. — Держу пари, Кэш тоже думал, что его жена в безопасности и что он сможет защитить ее, но история закончилась совсем не так.
Это удар ниже пояса, и, наблюдая, как плечи отца опускаются от поражения, я тут же жалею о своих словах.
— Я опоздаю, — бормочу я, хватая сумку со спинки одного из кухонных стульев. Не удостоив папу взглядом, поворачиваюсь и направляюсь к двери.
— Антониа, не уходи.
Это не требование, а скорее мольба, отчего я оглядываюсь на него.
— Мы поговорим за ужином. Договорились? — с надеждой спрашиваю я. Его глаза впиваются в мои, но папа не отвечает. Он просто кивает и скрещивает руки на груди.
— Упрямая, — произносит папа, и я улыбаюсь.
Каким бы грубым он ни был, отец питает ко мне слабость.
— Интересно, в кого? — отвечаю я.
Вздыхая, он проводит рукой по лицу и слегка качает головой, прежде чем что-то пробормотать себе под нос.
— Иди сюда, — тихо командует он.
Я не спорю, потому что знаю, что будет дальше. И когда поворачиваюсь, сокращая расстояние между нами, то обнимаю отца, а он заключает меня в огромные медвежьи объятия.
— Позвони мне, как только доедешь до этого офиса, Антониа. Я не шучу.
* * *
Разумеется, как только я вошла в офис, то не стала звонить отцу. Я отдала Пенелопе свое водительское удостоверение, и мы принялись заполнять документы о найме. Час спустя я официально стала сотрудником колонки советов «Спроси Иду» с доступом к серверу с тысячами электронных писем от людей, искавших мудрости.
Сорайя закрылась в своем кабинете на телефонную конференцию с Идой, но оставила конкретные инструкции по просмотру прошлых опубликованных работ. Идея состояла в том, чтобы я почувствовала, как правильно отвечать на вопросы. Очевидно, желать изменяющему мудаку заработать гангрену на члене, не является приемлемым ответом для колонки.
