очень быстро убеждаюсь в этом, подергав закрытую дверь и изучив свои возможности допрыгнуть до крошечного зарешеченного окошка под самым потолком. Из мебели здесь только железная кровать. В тюремном карцере и то, наверное, обстановка получше будет.
Чтобы хоть как-то занять себя, я аккуратно сметаю осколки разбитой тарелки в какой-то дальний угол найденным кусочком картона.
Словно в ответ на мои мысли о мебели, дверь в помещение с грохотом распахивается. Машинально отпрыгиваю от нее — трое чёрных громил заносят ветхие стол, стул, шкаф, и ставят рядышком. Зачем это все? Я что, здесь надолго?
Немые вопросы так и теснятся в моей голове, пока я сиротливо жмусь к стеночке. Задавать их нет никакого смысла. Ответят мне вряд ли, да и вряд ли эти люди знают английский. Зато, я уверена, они очень даже способны обидеть, поэтому стараюсь даже не смотреть в их сторону. Надеюсь, у них четкие инструкции не трогать меня! Мой инстинкт самосохранения прямо-таки кричит об опасности, когда я чувствую, как они пожирают меня исподтишка взглядами.
Реально перевожу дух, когда они, наконец, уходят.
И долго ещё галдят о чём-то своем в длинном коридоре, а я все прислушиваюсь, подрагивая, к их удаляющимся шагам. Почему они пришли сами, без Макса? Могут ли точно также прийти ко мне ночью, без сопровождения какого-либо вменяемого белого? Я не хочу продолжать думать об этом, чтобы не поддаться панике и не сойти с ума! Что толку расстраиваться или бояться в моем положении.
Подхожу к мебели, рассматриваю ее. С некоторой опаской, отодвигаю полочки и открываю дверцы. Внутри абсолютная пыльная пустота.
Внезапно дверь снова открывается! Резко поворачиваюсь. Ко мне входит девушка — я даже смаргиваю несколько раз, поражённая нашим внешним сходством. Проходит несколько долгих секунд, пока мы с ней пристально всматриваемся друг в друга в этом тусклом, рассеянном свете, отбрасываемом на нас маленькой потолочной лампочкой.
Мы далеко не близнецы, конечно, но все же, сходство удивительное — у нее тот же овал лица, что и у меня, темные волосы, форма глаз и губ… А потом появляется Макс. Бесшумно выскальзывает из-за двери, проникая, вползая, как змея, в это небольшое помещение. И недобро ухмыляется, поглядывая на нас.
— Ну что же, дамы. Придётся, видимо, мне представить вас друг другу, — произносит он, а у меня мороз идет по коже, — итак. Это жена Алекса, Женевьева!
И всю меня будто мучительно парализует — она не двигается тоже.
— А это, — подчеркивает Макс презрительно, — Женя! Девушка-славянка из далёкой Украины. Не слышала о такой стране?.. Я тоже нет.
Мы обе по-прежнему молчим. Читаю на лице девушки смешанные эмоции — почти неприкрытые ужас, боль, отвращение, может быть, шок. Она разглядывает меня в открытую.
— Украина, считай, страна третьего мира, не очень благополучная, — поясняет ей Макс, — конечно же, Алекс для Жени — это подарок судьбы, не меньше..
— Скажите, вы любите Алекса? — вдруг спрашивает у меня она, прерывая его. Прожигает насквозь жестким требовательным взглядом. А я — то краснею, то бледнею, теряясь.
Думаю, это общение очень неприятно для нас обеих. Но, меня категорически не устраивает форма допроса, которую принял разговор. Что я должна ответить ей — правду? Почему?
— Да, — неожиданно для себя самой отвечаю честно. И она бледнеет тоже, как будто ожидала чего-то принципиально иного.
— Вы знали, что он женат? — следует новый вопрос, в котором сквозят неприязнь и высокомерие.
Я до сих пор не очень понимаю, а почему, собственно, должна стоять перед этими двумя, по сути, абсолютно посторонними мне людьми в каком-то жутком подвале, и отвечать на их вопросы.
— Знала, — тем не менее, отвечаю.
Все же мне немного жаль Женевьеву! Даже наши имена, и те созвучны. Неужели Алекс, и вправду, искал кого-то очень похожего на меня? А может, мы просто обе в его вкусе?
— Ах, Алекс этого и не скрывал? — вклинивается Макс ехидно. Однако, она тут же задаёт мне новый вопрос, совершенно игнорируя его присутствие.
— Скажите… Алекс любит вас? Может быть, он говорил вам, что любит?
У меня начинают гореть уши как у нерадивой школьницы. Что лучше — врать, молчать или говорить правду и только правду? Интересно. Должна ли я испытывать при виде нее стыд или нечто подобное? Ведь она в действительности его жена, пусть даже формально, поэтому чувствует себя изначально правой. Да, это так — общаться с женатым человеком, любить его и принимать его любовь, очень плохо. Постыдно и аморально.
Но разве их брак не обречён, так же, как и мой с Гришей?
Я верю Алексу, а не ей. Он сказал, что их развод, независимо ни от чего, вопрос уже решенный. Они очень давно не вместе, и мое гипотетическое отрицание Алекса абсолютно ничего бы для нее не изменило.
Разве что, ей бы не было так больно? Или было бы? Горькая правда всегда лучше самой сладкой лжи. Моей личной вины в произошедшем между ними нет, во всяком случае, сознательной, а это значит — я ничего ей не должна, и тем более не должна терпеть этот уничижительный, полный нескрываемого превосходства взгляд.
— Это очень личное, — отвечаю ей спокойно, с чувством собственного достоинства, — где сейчас Алекс?
Я понимаю, она может не ответить мне. И по-прежнему даже не догадываюсь, что именно они задумали вместе с этим ничтожным человечишкой, Максом Талером.
— Мы не обязаны тебе ничего докладывать, — в унисон моим мыслям вторит Тень, — и скоро отпустим тебя, милочка. Не нужно идти в полицию..
Что, в полицию? Пока я раздумываю на этот счет, не вполне уверенная, правильно ли его расслышала — он уже берет под локоть Женевьеву. Тащит за собой, что-то ей нашептывая. Сверкнув взглядом в мою сторону и, очевидно, желая поговорить ещё, она все же уходит, увлекаемая им.
Едва дверь за ними закрывается на засов, я обессилено падаю на ветхий стул и, стиснув зубы, усмиряю закипающие в глазах, глупые слезы.
— Ты видела? Еще чуть-чуть, и она бы послала нас, — смеётся Макс, а Женевьева рывком пытается высвободить локоть из его цепкой паучьей хватки, — приехала из какой-то нищей воюющей страны…
— Я не вижу ничего смешного, лапу убери, — шипит она в ответ, и он отпускает ее.
— Да с ней же не о чем разговаривать! Я-то причём?
— Ты не причем и никто не причем, — огрызается, смаргивая слезы, — она слишком хорошо говорит по-английски для нищей славянки, не находишь?
— Ну, училка английского какая-нибудь, — пожимает плечами Макс, — они ж не тупые, а
