был.
— Не из простых ты. Чувствую. Что же с тобой произошло, что памяти нет?
— Не знаю. Временами мелькнет что-то в голове как вспышка.
— А может, тебя ищут?
— Не знаю.
— Давно здесь?
— Тогда еще тепло было, наверное, ранняя осень.
— Ясно. Где ночуешь?
— В заброшенном домишке на краю деревни. Недалеко от свалки. Пока тепло было, как-то выживал. Собирал на мусорке всякое барахло, сдавал. А сейчас холодно. Попробовал затопить печь, но она почти развалилась, ремонт требуется. Чуть не задохнулся.
— Этим увлекаешься? — цыган щелкнул пальцем по шее.
— Нет. Не пью и не курю.
— Вижу. Не как те, что здесь шляются. Чувствую, человек ты порядочный. Но сомневаюсь — не ищут ли тебя? Сердцем чувствую, что менты ищут. А мне это ни к чему.
— Понимаю. Но меня никто не ищет. Если бы искали, то уже нашли бы.
— В общем, оставайся. Будешь пока двор чистить и за лошадьми ухаживать. Платить не стану, кормежку и место для сна обеспечу. А там посмотрим. Я присмотрюсь к тебе. А ты, может, что-то вспомнишь.
— Спасибо. Я согласен, — обрадовался Иван.
— Меня зовут Баро. Пошли покажу, где жить будешь.
Мужчины вышли из дома. Возле конюшни была небольшая пристройка. Баро открыл дверь, и они оказались в маленькой комнатке.
— Здесь есть буржуйка. Топить будешь сам.
В комнате была железная кровать с матрасом и одеялом. Возле стола, застеленного цветной клеенкой, стояли два стула и табурет. Старый полированный шкаф с двумя дверцами громоздился в углу. Через тюлевую занавеску в небольшое окно попадали солнечные лучи, от этого в комнате было светло и уютно.
— Сейчас покажу конюшню.
Они вышли и направились к высокому строению. Хозяин снял навесной замок, открыл скрипучую дверь.
— Вот они, мои красавцы!
Иван увидел двух жеребцов, которые оживились, узнав голос Баро.
— Сено вон в том углу, — рассказывал цыган, — овес рядом. Воду будешь брать из колонки. Она недалеко.
— Понял, — ответил Иван.
— Скоро заметет все, зимы здесь снежные. Лопаты в противоположном углу. Найдешь. А пока метлой мети дорожки.
— А как зовут жеребцов?
— Рыжего так и зовем — Рыжий. А черный у нас Рыцарь. Твоя задача — чистить, кормить, поить, выводить на прогулку. Сумеешь? Раньше имел дело с лошадьми?
— Нет, не доводилось. Но я научусь, — заверил Иван, чтобы хозяин не передумал взять его на работу.
— Если что-то нужно будет, спрашивай у моей жены, она объяснит и покажет все.
Когда они возвращались к дому, Иван думал:
«Перезимую, а там видно будет. А как быть с Семеном? Получается, я бросил его там. Может, рассказать Баро о нем? Нужно хотя бы сходить предупредить его». Он осмелился и спросил:
— В заброшенном доме остался мой товарищ. Можно я предупрежу его, что буду работать у вас?
Баро нахмурился. Немного помолчав, ответил:
— Сходи, но ненадолго. И в дом никого не приводи. Я предупредил.
— Спасибо. Я туда и обратно.
Иван бросился к калитке и скрылся за ней. До своего ветхого убежища добрался быстро, а когда открыл дверь, увидел, что Семен все еще спит.
— Эй, вставай! — попытался он растолкать до сих пор не протрезвевшего товарища.
— Чего тебе? — приоткрыв глаза, проворчал он.
— Я ухожу.
— Куда? — зевая, спросил Семен.
— Нашел работу. Ухожу на всю зиму.
Семен мигом подскочил. Протер глаза и посмотрел на Ивана.
— Ты серьезно? Или пошутил?
— Пока ты тут дрых, я пошел искать работу.
— А я?
— Семен, прости. Тебя не возьмут, даже приводить тебя мне не разрешили. Шел бы ты к семье. Попытайся еще раз.
Семен молчал. Потом встал, зачерпнул из ведра воды и залпом выпил.
Ивану было жалко Семена. Но помочь ему в этой ситуации не мог.
— Вот и закончилась наша дружба. А я думал, ты настоящий…
— Семен, пойми. Жить нам негде. Денег нет. Утеплить этот дом не сможем. Ты можешь вернуться домой, а мне идти некуда. Работать я буду за еду и жилье. Денег платить не будут. Поэтому помочь тебе ничем не смогу. Весной, даст Бог, встретимся.
— Ладно, не напрягайся. Не впервой. Пойду в подвал. Там еще старые дружки остались. С тобой почувствовал себя человеком. Но каждый выживает сам.
— Спасибо, Семен, что понимаешь.
— А что здесь непонятного? Не ты командуешь, а тебе ставят условия.
— Прощай, Семен. Мне нужно торопиться. Не знаю, как судьба повернется. Может, и свидимся.
— Прощай.
Иван обнял товарища, похлопал рукой по плечу и вышел из дома. Семен сел на табурет, опустил голову и уперся взглядом в гнилые доски пола. Ему хотелось опохмелиться.
Анна приоткрыла глаза, потянулась, лучик солнца, гулявший по комнате, скользнул по ее ресницам, и она зажмурилась. Решив, что можно еще немного полежать, снова закуталась в одеяло. Через несколько минут осторожно коснулась пальцами живота, ласково погладила его: «Маленький мой, как тебе там? — думала она. — Сыночек мой, тебе уже шесть месяцев. А папа даже не знает, что ты скоро появишься на свет».
Анна повернулась на бок, слезы сами покатились по щекам. «Нет, я не выйду замуж, пока не увижу Лешеньку. Живого или мертвого. Я должна его увидеть! Почему Игорь так торопит меня? Я чуть было не поддалась на его уговоры. Чего я тогда испугалась? Появления на свет малыша? Связанных с этим трудностей? Так это же и есть жизнь! И надо радоваться, что у меня будет дитя. Боже, в минуту слабости я могла совершить непоправимую ошибку! Что на меня нашло тогда? Нет, Лешенька, я не предам тебя. Никогда. Мама мне поможет, мы справимся. Ты жив, я знаю, жив. Мое сердце чувствует это…»
Она вдруг ощутила мягкий толчок в животе.
«Боже милостивый, он слышит меня и соглашается! — Анна улыбнулась. — Сыночек, ты понял меня, ты тоже веришь, что твой папа жив!» Анна ждала еще толчков, но их больше не было. «Успокоился, — подумала она. — Спи, мой золотой. Скоро я смогу поцеловать тебя…»
Анна сбросила одеяло и с хорошим настроением встала с постели. Прилив нежности охватил женщину. Она думала о своем сыне. Накинув халат, пошла на кухню и включила чайник.
В прихожей раздался звонок. Анна поспешила к видеодомофону. Увидев у подъезда мать, радостно сказала в трубку:
— Мамуля, заходи.
Через несколько минут мать и дочь уже обнимались.
Светлана Михайловна выглядела моложаво, на вид ей не давали и сорока лет. Только самые близкие знали, что ей уже сорок семь. Крупные локоны, элегантно заколотые на затылке, слегка касались плеч. Норковое манто свидетельствовало о состоятельности, а длинные кожаные, на высокой шпильке сапоги — о
