не задавай лишних вопросов.
— И что, совсем ничего нельзя сделать? — упавшим голосом спросил Паша.
— А что? Ты-то что можешь сделать? Ну, отец бы мог вмешаться, но мать все провернет без него, а потом скажет, что Амади просто нездоровится. И что, он будет допытываться? Это вроде как не его дело, не мужское. Чаще всего так и происходит, да и потом...
Парень почесал затылок, будто подыскивая слова, и добавил:
— Может, мать и вправду позаботится, чтобы не было последствий, а там уж как-нибудь... Она же все-таки зла Амади не желает, ты не думай.
— Да о каких последствиях ты говоришь, Хил? — вздохнул Паша. — Вот когда ты сам влюбишься, разве тебе не захочется, чтобы твоя девушка испытывала удовольствие от секса, а не боль? Или ты предпочтешь, чтобы она всю жизнь мучилась, лишь бы когда-нибудь не поглядела на сторону?
Хиллар отвел глаза, и Паша решил свернуть столь деликатный разговор, однако не оставил надежды как-то повлиять на участь его сестры. Остаток праздника они провели как-то вяло и скомканно, и Хиллар неожиданно предложил:
— Слушай, Пол, давай мы с Амади сейчас поедем домой, а ты еще погуляй здесь, если хочешь. Что скажешь?
— О, спасибо тебе огромное, Хил, — тихо промолвил Паша. — Если честно, мне и вправду хотелось немного задержаться!
— Я так и понял, — подмигнул парень и взял сестру за руку. — Будем тебя дома ждать, и не унывай.
Глядя вслед их автобусу, Паша неловко улыбнулся — скопившееся за день напряжение давило на плечи невидимым грузом. Но тут Тэя легонько коснулась его локтя и сказала:
— Ну что, куда теперь пойдем, Павел? Надеюсь, ты про меня еще не забыл!
— Попробовал бы я забыть, — усмехнулся Паша, сразу почувствовав себя лучше и бодрее от ее озорного взгляда. — А куда идти? Наверное, тебе лучше знать, я же в этом городе все еще новый.
— Я тебя приглашу, а ты опять начнешь что-то подозревать, — прищурилась девушка, — и потом, на мне такие роскошные туфли, что абы куда не походишь.
— Ну не знаю, в Питере я бы пригласил тебя в театр, но здесь я их пока не приметил, а к ночным клубам и дискотекам как-то не влечет.
— А я один раз ходила в театр, в Аддис-Абебе, — гордо сообщила Тэя, — только ничего не поняла, и вообще показалось как-то скучно. Но мне и было всего-то восемь лет!
Паша немного растерялся: придумать что-нибудь «небанальное» в городе с весьма ограниченным культурным досугом оказалось сложной задачей. Но тут он вспомнил, что в сумке у него лежал планшет, и это натолкнуло его на мысль.
— А кино ты любишь, Тэя?
— Ну вообще да, у нас есть поблизости видеосалон, только я уже вроде все там пересмотрела. А новых кассет они пока не достали.
— Вы все еще смотрите VHS? У нас это предмет ностальгии, — вздохнул Паша. — Мама свои до сих пор хранит, а я уже рос совсем на другом. А какие фильмы тебе особенно нравятся?
— Да как всем девчонкам: про любовь, и чтобы много музыки, танцев, нарядов... Я и комедии люблю, и грустные, лишь бы было красиво.
— Тогда я, кажется, знаю, что тебе придется по душе, — отозвался Паша, просияв. — Давай устроимся в каком-нибудь укромном месте и посмотрим фильм.
— Как же мы его посмотрим без экрана?
— Экран у меня с собой, а попкорн и колу сейчас купим.
Тэя подозрительно на него покосилась, но не стала больше возражать. Они заняли хорошую скамейку вблизи площади, в тени раскидистых вечнозеленых деревьев, купили закуску и Паша достал планшет. Из своей видеотеки он выбрал старый голливудский фильм «Бабочки свободны», по пьесе Леонарда Герша.
Тэя сняла туфли, чтобы дать отдохнуть ногам с непривычки, и уселась по-турецки. Она не сразу вникла в происходящее: ей явно были привычны более современные картины, но вскоре плавный темп и трогательная история захватили ее. Она уже неотрывно следила за происходящим, как завороженная, будто перед ней был не дисплей, а огромный экран, и вслушивалась в музыкальные аккорды и диалоги между юной актрисой-неформалкой и романтичным слепым гитаристом. Паше они всегда казались слишком сентиментальными, но сейчас он с удовольствием наблюдал за тем, как девушка увлеклась, и даже сам будто видел что-то в новом свете.
А потом он понемногу залюбовался ею самой. Тэя все больше удивляла его, хотя не делала ничего особенного: просто широко, от души улыбалась, прижимала палец к губам, перебирала кудри, почесывала то локоть, то колено. И даже эти будничные жесты, не отличающиеся высоким эстетизмом, почему-то умиляли и притягивали Пашу так же, как девушку увлекал фильм. Он вдруг представил себе, как бы потрясающе Тэя выглядела в какой-нибудь ретро-картине про блюз, в белом концертном платье и диадемой из серебра в волосах.
— Слушай, Тэя, — спросил он, когда настал удобный момент, — а ты сама умеешь петь?
— Конечно, у нас это мало кто не умеет! Иногда я и в кафе пела, когда собиралось много народу, но не особенно люблю, когда на меня глазеют толпой. Разве это такая уж хитромудрая наука?
— Я понимаю, отец хорошо пел, и его жена тоже. У меня никогда не получалось так, как у них, видно, северная кровь сказывается! А может быть, ты что-нибудь споешь? Толпы тут нет, а мне очень хочется послушать твой голос.
— Ну не знаю, — заколебалась Тэя, скребя ногтями деревянное сиденье. Паша осторожно дотронулся до ее пальцев, ощутил их тепло и она не стала отнимать руку.
— А если я скажу «пожалуйста»? — улыбнулся он.
Тэя осмелела и ответила тем же. Он поставил фильм на паузу, и она запела песню «Кровоточащая любовь» британской артистки-мулатки Леоны Льюис, вполголоса, но очень звучно и выразительно. Прежде Паша слышал эту композицию, но сейчас она как-то особенно брала за душу, и он уже не ломал голову над причиной — все было ясно.
— But I don’t care what they say
I’m in love with you
They try to pull me away, but they don’t know the truth
