Открыть королевский бал чешской беседой[1].
Музыкой Геллера, что в танец утягивает, выпрямляет больше обычного спину, и верного оруженосца Вацлава Четвёртого на самого короля Вацлава я меняю, чуть киваю ему, чтобы вслед за Йиржи с королевой прокружиться.
Пройтись по кругу.
А после замереть, обойти соседнюю пару и в одну линию с ними встать, оказаться напротив Йиржи, который мне подмигивает. Протягивает руки своим соседям, и это уже напоминает контрданс, в котором две шеренги друг напротив друга.
Сходятся и расходятся.
Подскакивают, отчего подол платья в ногах путается. Как-то не учла пани Магда, что платье далёкого века для подобных танцев не подходит. Мне в таких юбках только павану исполнять или ещё чего, где всё медленно и чинно.
А не прыжки.
И хороводы, которые мы водим, меняем партнеров, и в паре с Йиржи я вновь оказываюсь. Не смеюсь, пусть рожи он мне и строит. Играет старательно бровями, пока ноги мы выкидываем, подпрыгиваем и между другими парами ныряем.
Обходим их.
Чтобы в крест из четырех пар вновь выстроиться, завершить танец на высокой ноте, под громкие аплодисменты растянувшихся вдоль стен людей, среди которых довольную улыбку пани Магды я замечаю.
Неразумная молодежь в нашем лице её не подвела.
— Йиржи Варконьи, — я, дёргая его за руку, шепчу торжественно, всё же смеюсь, — можно не переживать за наши уши, их не оборвут.
— Вестимо, — он соглашается, откликается насмешливо, — ближайший час я буду проходить у моей Магдички как замечательный и талантливый, а не бестолковый отпрыск семейства.
Бестолковый отпрыск семейства, проследив за моим взглядом, заканчивает совсем ехидно, но… в его почти бесцветных глазах читается улыбка, теплая и радостная.
На редкость заразительная.
И в ответ я улыбаюсь, пробираюсь вслед за ним к столам с напитками, возле которых народу уже порядком набралось. Уменьшился ровный строй бокалов с шампанским, переместились пустые фужеры на подносы официантов.
На которые Йиржи косится, скорее утверждает, чем спрашивает:
— Ветка, ты сегодня в общество трезвенников записалась ведь?
— Как и ты, — я отвечаю ему в тон, задушевно.
— Тогда стой здесь, — он, пропуская мимо ушей мою задушевность, кивает, перекрикивает, склоняясь ко мне, вновь заигравшую музыку. — Я сейчас найду чего тут есть без градусов, а то они одно шампанское выставили.
— Спасибо.
Я не возражаю.
Я согласна и подождать, и не пить сегодня градусы.
Мне… тревожно, с той минуты, как позвонила Агнешка, мне тревожно. И кажется, что её звонок разбил, разделил мой мир на «до» и «после». И теперь, в этом «после», случиться что-то должно, произойдет с минуты на минуту.
Мы пропустили, упустили с Димом нечто важное, главное, а потому теперь оно, став неизбежным и страшным, случится. Я чувствую это, ощущаю кожей время, быстрые секунды, что невидимым песком будто задевают, бегут, отсчитывая удары вслед за сердцем. Оно же почти болезненно ухает, шепчет, что грядет.
Настигает предсказанный Фанчи Всадник мечей, он ведь… рядом, заговаривает голосом Любоша:
— Привет, Крайнова.
— Привет, — я отвечаю, держу улыбку.
Ищу взглядом Йиржи, который быть рядом обещал.
Он сказал непривычно серьёзно и весомо, убедительным голосом, что присмотрит, сдаст с рук на руки Диму в целости и сохранности. И бояться мне нечего, всё будет хорошо, обязательно и как-нибудь…
— Ты должна спросить, что я здесь делаю, а мне следует сказать, что принял приглашение от самого старосты, — Любош произносит неторопливо, скучным голосом, о который можно обмануться, поверить в безобидность главного редактора известного журнала. — Лукаш Рикши продолжает мечтать, что «Dandy» посвятит его празднику целый разворот.
— Мы уже писали про «Королевское посеребрение».
— Ты писала, — мой лучший друг детства и юности заодно поправляет, предлагает руку, когда музыка в который раз сменяется, уносятся под своды каменного потолка первые задорные и весёлые аккорды, под которые рейдовачку с давних времён танцуют. — Ты ещё встанешь со мной в ряд, Крайнова?
— Встану, — я принимаю его руку.
Отвечаю, когда все пары, выстроившись друг за другом, диагональю выходят.
Мы же оказываемся последними.
И свободную руку, пряча за спину, я в кулак изо всех сил сжимаю, прошу беззаботно и иронично, как всегда:
— Не наступай мне на туфли, Любош Мирки!
— Не буду, — он обещает, а его лицо меняется, трескается застывшая маска, и тень улыбки я поймать успеваю. — И я не буду говорить, что принял приглашение Рикши и решил писать про главный праздник Кутна-Горы.
— Что же ты тогда скажешь? — я беру его под руку.
Делаю мелкие шаги.
И следить за ногами, что танцуют сами, повторяя знакомые с детства движения, смысла нет, поэтому в голубые глаза я смотрю пристально.
— Что я искал встречи с тобой, — Любош хмыкает, переплетает наши пальцы, кладя одну руку мне на талию, и его горячая ладонь обжигает даже сквозь ткань, но… свободную руку уже на его талию я привычно устраиваю, не вздрагиваю, когда сверху его рука мои пальцы накрывает. — Ты не отвечаешь на звонки.
— Я отвечаю на сообщения.
— А мне было нужно сказать тебе лично, что я не прав. Прости, — он… удивляет, заявляет совсем неожиданно.
Так, что с глиссирующего шага я сбиваюсь.
И на ногу ему сама наступаю.
— Я наговорил тебе много лишнего в последнюю встречу, — Любош продолжает, подхватывает меня, чтобы по кругу подобие вальса исполнить, прокружить красиво. — Твой рус… Дим, он… я переживаю, Крайнова, кто ему нужен. Ты или…
— Любош…
— Ты богатая невеста, Крайнова. И гражданство как твоему мужу ему будет гораздо проще получить. Не думала?
— Нет, — на ногу в этот раз я наступаю специально.
Мстительно.
Вот только Любош даже не морщится, вызывает желание и вторую ногу ему оттоптать. Или пнуть, чтобы говорить подобное не смел.
Даже не думал.
— Так подумай, — он советует жёстко, как приказывает. — Взаимно ли у вас…
— Он меня любит, — я говорю уверенно.
Не отвожу взгляда, пусть теперь и рассматривают уже меня, будто знают, что про любовь мне ни разу не сказали.
Вот Любош говорил, а Дим…
— Я буду рад, если это окажется так, — улыбку он кривит, переплетает вновь наши пальцы, и сцепленные руки мы выпрямляем.
Наклоняемся.
И когда-то в детстве, танцуя со смехом и кривляньями, мы невидимый канат на этом последнем, заключительном, моменте представляли, пели и отца Любоша, когда замолкала музыка, сыграть ещё раз просили.
— Это уже так, — я не сомневаюсь.
Я верю.
Пусть про любовь мне вслух и не говорили.
— В таком случае мне остается надеяться, что этот вечер пройдет без драк, — он бормочет едко, прищуривается. — В прошлый раз с внуком дона Диего и его разбитым носом пришлось разбираться мне. Так что попроси, пожалуйста, своего рус… Дима не бить сегодня сходу людей и в особенности Алехандро. Где он, кстати?
— Подожди… Алехандро здесь?
— Здесь, — Любош подтверждает, смотрит куда-то мне за спину. — Он и его компания приехали посмотреть на самобытные чешские гуляния и праздники. По крайней мере, так восторженно выразился друг твоего ювелирного принца.
— Пабло?
— Я не уточнял, как его зовут, — плечом Любош дёргает чуть раздраженно.
Вращает меня, заканчивая танец, к стене.
И Йиржи, который на нас смотрит, ждёт с бокалами в руках. И фразу о том, что меня нельзя оставить и на минуту, я на его нахмуренном лбу читаю отчётливо. Почти придумываю покаянную речь, когда Алехандро замечаю.
Торможу.
Но поздно, ибо меня замечают тоже.
И Пабло, отрываясь от шампанского и Анны, рукой мне призывно машет, кричит на испанском про красавицу, которую видеть вновь он очень рад. И остальные, говоря наперебой и вразнобой сразу на трех языках, эту радость подтверждают, жестикулируют.
Расцеловывают и меня, и Любоша, и даже Йиржи, который к нам подходит.
