– Слишком много пафоса, Кома! Но продолжай! – вещаю я с кровати.
– Дальше пафоса не будет, поверь… Дальше все будет абсолютно безрадостно. Нас гнобили, отлавливали поодиночке и били. Нам выбивали зубы, ломали ребра, топили в толчке нашу школьную форму… Но в восьмом классе я сотворил кое-что, после чего прослыл конченым психом.
Комнату озаряет молния. Она выхватывает из темноты предметы, на миг ставшие такими, какими они бывают только днем. Над крышами проносится оглушающий раскат грома.
– Еп! – Макс подпрыгивает с дивана, подлетает к окну и закрывает форточку.
На разные голоса вопят сигналки машин, ветви деревьев пригибает к земле страшными порывами ветра, c небес обрушивается вода и сплошным потоком бежит по стеклам.
Из гостиной слышится бабушкин мирный храп.
Стены дома дрожат, в дворике под окнами со скрипом валится на землю и испускает дух старая ветла. Стоящий неподалеку фонарь гаснет.
Животный ужас щекочет мои пятки.
Уши закладывает от нового мощного электрического разряда, в наступившей после этого тишине Макс в своей излюбленной манере комментирует:
– Сейчас долбанет.
И это происходит.
Земля готова разверзнуться от грохота. Где-то разбилось окно.
Вой ветра. Светопреставление.
– Макс, Макс, Макс! – ною я и судорожно хватаю его за футболку. – Я боюсь! Иди сюда…
– Давай бояться вместе… – Он запрыгивает на кровать, садится, подоткнув под спину подушку, я двигаюсь к нему как можно ближе.
– Что было дальше? – От громового раската я вжимаю голову в плечи. – Пожалуй, верни в повествование пафос – аккомпанемент подходящий!
Макс покашливает, прочищая горло, и продолжает:
– А дальше было вот что. К нам в школу пришел новый психолог – молодой наивный идеалист. Он решил провести урок о вреде наркотиков для растущего организма и без согласования с администрацией показал нам художественный фильм «Дневники баскетболиста» [5].
Да, фильм был крутым, мы с парнями его высоко оценили, но остальных – серую массу – более всего зацепили лишь две сцены: про отсос в туалете да про стрельбу по одноклассникам, которая пригрезилась герою Ди Каприо.
А после шестого урока в тот день до полусмерти избили Славика…
Этого вынести я не смог.
У бабки под диваном лежал ржавый обрез. Не знаю, откуда он там взялся – возможно, принадлежал когдато твоему бандитствующему папочке. На следующее утро я надел старое пальто, схватил этот обрез, спрятал его под полу, приперся в школу и открыл с ноги дверь в класс. Сцена из фильма повторилась наяву, все с дурными глазами полезли под парты. Вся крутизна нашего класса со страху наложила горы кирпичей.
– Ты больной… – ахаю я.
– Да я не собирался стрелять! Обрез был не заряжен. А экспертиза потом установила, что он вообще не был пригоден для стрельбы. Психолога потихоньку уволили, а меня долго и основательно таскали по врачам, грозили колонией… Но четырнадцать мне исполнялось только через месяц, поэтому все закончилось постановкой на учет в ПДН [6]. Ах да, бабка меня тогда чуть не убила… – За окнами снова раздается раскат грома. – С тех пор нашу четверку никто не трогал.
– Выходит, ты ради друга пошел против всех…
Если он сейчас станет расспрашивать о моей жизни, что я отвечу? Что я делала все с точностью до наоборот? Что я была способна лишь на равнодушие и снисходительные взгляды, и в душе моей не было ничего, кроме одиночества, злобы и пустоты?.. Что своего единственного друга я предпочла опрокинуть в грязь ударом ноги?
Вся моя жизнь – пособие по неблаговидным уродским поступкам. Уродские поступки одних порождали уродские поступки других, и так по цепочке дальше и дальше…
И совсем иначе где-то рядом жил парень с моим лицом.
– Честно, это был самый дебильный поступок в моей жизни. Если бы можно было, я, как в фильме, обязательно добавил бы внизу экрана субтитры: «Никогда не повторяй этого в реальности, идиот!» – вздыхает Макс и замолкает.
Я снова его тормошу:
– Ну продолжа-а-а-ай!..
– Как водится, потом мы решили сколотить группу, – в комнате темно, но я понимаю, что Макс улыбается. – Славик писал офигенную лирику, а еще он пел как бог – это мы выяснили, когда он впервые напился. Ротен давно стучал в ДК на барабанах, я бредил гитарой, а Ли вытянулся и стал любимцем женщин – ему сам дьявол велел быть басистом. Славик придумал название – собственно, ты его знаешь… «Мы носим лица людей». Мы не «Чурки», не «Комары», не «Гнилые», мы – люди… Да, пафосно, но что было взять с пятнадцатилеток?
– Что случилось со Славой? Все ваши нынешние старания ради него? – Я задаю этот вопрос, хотя знаю, что ответ меня сокрушит. Сокрушит своей простотой, очевидностью и правильностью.
– Изначально – да, так и было… – Какое-то время Макс молчит, и только капли барабанят по карнизам. – Осенью ему поставили очень хреновый диагноз. Все это время он валялся в областной больничке, в отделении онкологии, а мы судорожно искали деньги. Для операции, которую проводят только в Израиле. Родители Славика продали квартиру и машину, мы закидали постами с просьбой о помощи все группы в соцсетях, клеили листовки на остановках… и знаешь, что самое дерьмовое? Ты клеишь эту листовку, а ее срывают. Ты приходишь и клеишь на это место две, но срывают и их… Да, хорошие люди не перевелись – откликнулись очень многие. Но, откровенно говоря, взывать к людскому состраданию – дело довольно гиблое. А вот возможность купить кого-то на время пользуется куда большим спросом… Кому-то нужна реальная помощь, кто-то хочет простого участия, кто-то забавляется, словно покупает для себя карманную зверюшку… Тогда же у нас и возникла идея флешмоба, которую мы запилили в наш паблик. Подтянулся народ. Как выяснилось, даже ты о нас так узнала… Славке уже лучше. Но в областной онкологии в такой же операции прямо сейчас нуждается один мелкий, и зовут его Ваня…
Макс говорит что-то еще, но его слова про зверюшек и больного мальчика так резанули по моей совести, что я задыхаюсь.
…Жили-были два человека с одинаковыми лицами. Девочка и мальчик. Зло и добро. Тьма и Свет. Инь
