А вот папенька Маню полюбил всей душой, и со временем мама начала перекладывать обязанности на него. Но была еще я. Выходило, что отныне я должна была стать объектом её забот, однако и с этим не сложилось. По факту, когда мама уходила, я отправилась с ней, потому что папенька не был готов к двум детям, а между мной и Машей выбор был очевиден.
Мама была несчастной. Мама стала религиозной. Она срывалась, кричала, впадала в паранойю. Она была уверена, что совершила в жизни три большие ошибки: упустила моего брата, не стала хорошей матерью мне и… вышла замуж за папеньку.
— Ну, я бы выразилась иначе…
— ОН выгнал тебя? — взвизгнула она мне в самое ухо.
— Я просто…
— Не оправдывай его! Тиран! Загубил… ненавижу…
Мама стала задыхаться, она хотела вопить, и я могла или слушать, или бросить трубку. Блин, я правда ей сочувствовала. Я правда пыталась! Я правда любила брата, но в какой-то момент просто поняла, что и себе сочувствовать тоже нужно. Почему на алтарь её материнского горя была возложена дочь? Потому что родилась второй? Потому что не сын? И я слушала, слушала, слушала, а мама взрывалась раз за разом, всё дальше уходя в дебри своего любимого горя. Оно было любимым на самом деле. Мама холила и лелеяла свою беду, возводила в культ. Будто фантомную руку, она баюкала память о своём сыночке.
— Серёжа… Серёжа… — вздыхала мама.
— Мам, ты что-то мне сказать хотела? — спросила я, наконец, понимая, что меня не слушают и я, в общем-то, не нужна в качестве слушателя.
Да и не хотелось. Когда-то любимым семейным занятием были дочко-материнские разговоры. Мама усаживала меня напротив, наливала чай и начинала говорить о Брате.
— Ты приедешь ко мне?
— Нет.
— Почему?
— Потому что терапевт сказал, что тебе нужно начать самой справляться с пр…
— Ты мой ребёнок! — визгнула она, и я только кивнула, уставившись в потолок.
Набежавшие на глаза слёзы расфокусировали зрение, и теперь отблески лунного света на люстре расплывались в яркие пятна. Я наблюдала за ними, а сама понимала, что судорожно втягиваю в себя воздух, всхлипываю, а по щекам бегут слезинки. Они скапливались в волосах, мочили подушку и скребли по горлу, а я вздрагивала уже и хваталась за живот, потому что рыдания набирали обороты, а я всё сдерживала их и сдерживала, как дура.
Бросила бы трубку и дело с концом! Но нет… Слушаю, потому что иначе она перезвонит, непременно перезвонит и скажет, что я неблагодарная и брата не люблю.
— Где ты?
— У друга.
— Ага-а-а, так это правда! Это правда? ПРАВДА?
— Мам, всё. Хватит. Пожалуйста. Хватит! Не могу больше сл…
— Ты пошла по дурной дорожке? Да? ДА? Это назло? Да? Назло? Назло?
— Да что ж такое?.. — прошипела я, резко садясь и оттого чувствуя головокружение.
Спасение пришло, и я была счастлива, как никогда. Ты выхватил телефон из моих рук, бросил коротко “Она в безопасности, перезвонит, когда сможет” и унёс мой телефон. Запер его в шкафу на кухне, как преступника, вернулся ко мне и вытащил из одеяла. Как ребёнка, на руках отнёс в свой спальный закуток и усадил к себе на колени. От жалости, от твоих утешительных рук меня пробило на невиданные рыдания. Как никогда раньше, с чувством и настоящим удовольствием я отпустила ситуацию и по-царски разрыдалась, выкручивая пальцами твою футболку, будто она могла спасти меня, если разорвать её в клочья.
Твоё тело было худым, сухим, но крепким, как у любого вчерашнего мальчишки. Ты ещё не набрал массы, но и я всегда была достаточно мелкой, чтобы теряться в твоих руках. Они были сильными и прижимали к груди крепко. Все окна были открыты, прошла тошнотворная духота, стало легче дышать.
— А если… звонить…
— Они знают, где ты. С кем ты. Если хотят — пусть приходят и смотрят, за**али. Сиди, воды принесу, — ответил ты и пересадил меня на постель. После дивана, где я чувствовала себя так мерзко и опустошённо, кровать казалась мне уютной и прохладной, но сбитый сон возвращаться не хотел.
— Хочешь на свежий воздух? — спросил ты, возвращаясь ко мне с бутылочкой воды.
Я вспомнила, как наливала из такой же стакан для отца, и снова затряслась от рыданий. Какие-то якоря противные, ей богу. Вечно так, войдёшь в раж, и потом что тебе ни скажи — всё напомнит о старом, и опять в слёзы. Ненавидела это и долго училась… не плакать. А потом, о чудо, выяснилось, что когда ты становишься такой сильной и в себе уверенной… тебя перестают не только жалеть, но и, блин, поддерживать. Вычеркнуть бы сейчас из истории те дни, когда убеждала себя, что нужно стать такой сильнющей, что и в огонь, и в воду.
Грань между “я не стану себя жалеть” и “я сама буду тащить весь свой эмоциональный багаж” тоньше, чем многие думают. Сегодня ты читаешь “вумные книжки”, как стать счастливой, а завтра плачешь в душе, потому что ты — самый сильный человек на планете, хренов Атлант.
— Пошли, — кивнула я.
Ты протянул мне руку, будто встать с кровати — это офигеть как сложно, и, придерживая за талию, повёл на балкон. Он был неостеклённым и просторным, с полным “Икеевским” набором милейших атрибутов “уютного гнезда”. Там ты кинул подушку на садовую лавку, сел на неё и усадил меня к себе на колени. Сопротивляться не желала, чего скрывать, на коленях было хорошо. И я уже не хотела плакать.
В сумке не нашлось ничего для сна, и я стянула в ванной с сушки твою майку-алкоголичку. Она была длинной, как ночнушка, но теперь ты, кажется, начинал волноваться от моего вида по мере того, как отступала моя истерика.
— Что произошло?
— С моей мамой произошла большая беда. И, судя по всему, только с ней одной, — вздохнула я, не замечая, как строю в голове цепочку своего рассказа. Я собиралась посвятить тебя в самую ужасную историю своей семьи? И сама в это не верила. — В общем. Давным-давно у меня был брат Серёжа. Он был старше, и он был готом. Самым настоящим. Ходил в чёрном, носил длинные волосы, ногти красил, “Арию” слушал. Не знаю, насколько он притворялся, а насколько и правда верил во всё это. Он встретил девушку, ему было пятнадцать. Они взяли и завели Маню. Не со зла, просто так получилось. Оп — и вот она Маня, и никто даже не понял. Это было кошмаром. Мама рвала на себе волосы, папенька… ну отреагировал очень странно. Он как будто обиделся. Ушёл в себя, но внучку принял и сказал, что воспитает её сам. И начался ад. Полгода ругани и криков. Про девчонку, которая в четырнадцать родила, написали жуткую статью. В школе все только это и обсуждали, во все классы приводили гинекологов, с мальчиками отдельно вели беседы. И это же не ново, такое бывает, но то, что они оба были неформалами — решило всё. Скандал набирал обороты, и кто-то решил, что моего брата нужно проучить. Я не уверена, что он нарушил закон, но это и не было нужно. Всюду распустили слухи, что его посадят. Их стали травить, и… они взялись за руки и решили ситуацию по методу “Ромео и Джульетта”. Шагнули с крыши дома Кати — так звали Серёжину девушку. Мама недолго продержалась, пару месяцев, а когда ушла — папа озлобился. Он перестал верить женщинам и сказал, что вырастит Машу сам. Я при разделе имущества досталась маме, вроде как двое детей — по одному каждому. Но вообще я просто думала, что с мамой будет лучше. Что как только не станет Маши в соседней комнате, мама станет прежней. Она Сережу любила больше, это сто процентов. И я вдруг эгоистично решила, что теперь любить станут меня. И вот день за днём я убеждалась, что нет, что я просто жилетка. Что я напоминаю брата, что я вообще как бы часть старой жизни. Что со мной что-то… не так.
— Что? — тихо спросил ты. Такой спокойный, тихий, будто с головой ушедший в мою странную историю.
Ты расслабился и обнимал меня некрепко, просто чтобы я чувствовала на себе твои руки. Пальцы легко скользили по ткани, и я чувствовала их успокоительное тепло. Ты был сейчас глубже неба над нами, я видела, как ты близок, как искренне хочешь понять. Сложно влезть в чужую шкуру. Знаю. Но ты тогда действительно этого хотел, и я льнула к этому теплу. Против воли погружалась в него, потому что была чертовски одинока.
