Все время хотелось вновь уединиться с Олей, но где? В городе это было невозможно. Не в парке же, среди кустов. Можно, конечно, ждать еще неизвестно сколько, пока мать снова уедет в командировку. Можно. Но тоже невмоготу.
А лагерь… лагерь сулил и романтику, и желанную близость. Их сокурсники из студотряда, те, что уже вожатые с опытом, рассказывали: загонишь свой отряд спать — и ночь в твоем полном распоряжении. Хочешь — костер и песни под гитару, хочешь — посиделки с картишками и вином, хочешь — любовь. У вожатых были отдельные крохотные домики — один на двоих. Селили, разумеется, парня с парнем, девушку с девушкой, но народ там понимающий, с готовностью уступали свое койко-место или менялись при надобности.
Приехали в «Светлячок» они за день до заезда второй смены. Едва разгрузились и осмотрелись, как всех созвали на планерку. Старший воспитатель, Евгения Александровна, после беглого знакомства двинула небольшую речь касательно общих правил: что запрещается, что можно, что как бы нельзя, но не строго. Рассказала для убедительности какой-то вопиющий случаи из прошлогодней смены, где вожатые напились и проспали все на свете, оставив детей без надзора. И назидательно произнесла: такого быть не должно! Иначе соответствующее письмо уйдет в институт.
Потом перешли к распределению отрядов. Так повелось, что парням давали отряды постарше, девушкам — помладше. Оле, как самой юной и неопытной, отдали самых маленьких. Ромке же, наоборот, достался первый отряд. Другие от него открещивались, а ему было все равно.
После планерки Юрка Бурунов, с которым их заселили в одну комнату, сочувствовал ему:
— Блин, Ромыч, не повезло тебе. Но ты чего молчал-то? Надо было отказываться. Тебе втюхали самый гемор. Первый отряд — это лбы по 14–15 лет, а то и по 16 бывают некоторые экземпляры. Попробуй ими покомандуй. Они предков-то своих не слушают. И тебя пошлют лесом. Замучаешься отбирать у них бухло, курево и травку. Или отлавливать этих коней в спальне девок. Хотя там и девки тоже хороши бывают.
— Теперь-то уже что, — пожимал плечами Ромка.
— Ну да, теперь-то уже ничего не попишешь. Просто предупреждаю, так сказать. Чтоб был готов. Думаешь, зачем они в таком возрасте приезжают в лагерь? Уж точно не для того, чтоб строем ходить в столовку и во всяких эстафетах участвовать. Они отрываться сюда приезжают, на свободу, отдохнуть от родаков.
Совсем как мы с Олей, подумал Роман.
Весь оставшийся день они готовили корпуса к завтрашнему заселению, а вечером, вопреки наставлениям Евгении Александровны, все вожатые собрались в одном из домиков. Откуда-то появились коробки с вином и бутылки с самогоном, какие-то закуски. Отмечали «последний свободный вечер».
Ромка с Олей посидели для приличия, а потом незаметно выскользнули.
Сначала бродили по дорожкам лагеря, взявшись за руки. От речки несло свежестью и немного тиной. В траве стрекотали цикады. Потом Оля зябко поежилась от прохладного ветерка, и Ромка тут же обнял, прижал ее к себе, согревая. Нашел долгожданные губы, впился поцелуем. На поцелуй Оля отвечала охотно, но в Ромкину вожатскую идти отказалась.
— Они до утра будут пить… мы будем одни… пойдем?
— Нет, боюсь. Что ж мы сразу в первый день? Давай потом как-нибудь?
— Давай, — разочарованно выдохнул Ромка, пытаясь отвлечься от собственного возбуждения.
А следующий день выдался заполошным. Детей встречали у центральных ворот. И хотя на лобовых стеклах автобусов стояли таблички с номерами отрядов, вскоре все попросту перемешались. И только громогласные выкрики Евгении Александровны худо-бедно помогали народу сориентироваться, кому куда примкнуть.
Затем Ромка отвел свой отряд к их корпусу. Бурунов оказался прав — его подопечных можно назвать детьми лишь с натяжкой. Некоторые девчонки выглядели, пожалуй, старше его Оли, и по формам, и вообще. Среди парней тоже были рослые, двое — даже выше Ромки, хотя он довольно высокий.
Знакомство прошло гладко, но даже с первого взгляда он интуитивно подметил, от кого можно ждать проблем. Во-первых, пацан в драной джинсовке, Костя. Он всем своим видом давал понять, что плевать хотел на любые правила. Ну и табаком от него несло за версту. А во-вторых, две девчонки — Дашка Халаева и Жанка Сергунова.
Обе яркие, уверенные, развязные. На построении стояли как на показе, жуя жвачку и выдувая мутно-розовые пузыри.
Юрка Бурунов в столовой высмотрел их обеих, ощупал маслянистым взглядом и бросил с усмешкой: «Готовые б***и». Потом поймал косой Ромкин взгляд и поспешил оправдаться:
— У них же на лбу написано. Смотри, твои пацаны из-за этих малолетних шлюшек еще передерутся. А спросят с тебя. Они вон уже слюни пускают. А ночами будут ломиться к ним в палату, что я не знаю, что ли. Так что дежурить тебе после отбоя до конца смены, — хохотнув, Юрка похлопал Стрелецкого по плечу и снова устремил взгляд в сторону девочек. — Красивая зараза, вон та рыженькая. Вторая с ней рядом — тоже ничего, но крупновата, да? А через два-три года станет конкретно толстой. А вот эта… И знает же, что красивая…
Рыжей была Даша Халаева. Она и правда вела себя как звезда. А пацаны, пусть и не все, но вились вокруг нее и Сергуновой.
— Похоже, это от тебя придется девчонок оберегать.
Бурунов снова рассмеялся.
— Да нет, Ромыч, я безобидный. И малолетками не интересуюсь. А вот вожатки — другое дело. Как тебе Ленка Кузьменкова?
— Никак.
— А, ну да, у тебя же Оля. Они как раз с Ленкой в одной комнате, что очень удобно, да? — Бурунов ему многозначительно подмигнул.
***
Юрка оказался и тут прав. Уже через три дня случилась первая драка. Вечером, на дискотеке. Двое из Ромкиного отряда сцепились из-за Халаевой. Сама она наблюдала потасовку с нескрываемым удовольствием. Ромка же, как назло, упустил острый момент, увлекшись разговором с Олей. Подоспел, когда дерущихся уже растащили.
Впрочем, Ромке за это ничего не было. Лишь на планерке Евгения Александровна безадресно и как-то скомкано, будто ей неудобно, высказала, что вожатым нужно лучше следить за своими и не допускать открытых конфликтов. Бурунов потом прокомментировал с усмешечкой:
— А меня бы она целый час песочила. И любого другого. Хорошо быть на особом счету.
На самом деле, ничего хорошего Ромка тут не видел. Работа вожатым ему не нравилась с каждым днем все больше. Неудовлетворенность эта росла и касалась буквально всего.
Он никак не мог привыкнуть к общему душу и туалету без перегородок. К узкой скрипучей койке, к Бурунову, который со своим трепом уже в печенках у него сидел.
Стрелецкому было откровенно скучно придумывать какие-то номера для самодеятельности и пасти своих как курица-наседка. К тому же те все равно умудрялись постоянно выкидывать фортели. На дискотеках дрались уже не только мальчишки, но и девочки взяли в моду выяснять отношения. На Халаеву и Сергунову ему уже два раза жаловались. А он понятия не имел, как их образумить. Всякий раз, когда он заводил с ними беседу, они, особенно Халаева, принимались открыто кокетничать.
На вечерней «свечке», задуманной как обмен откровениями, чтобы сблизить отряд, девочки словно нарочно задавали ему провокационные вопросы. Да и о себе не стеснялись рассказывать такие вещи, от которых у Ромки стыдливо горели уши. Хорошо хоть «свечки» эти злосчастные проходили уже в сумерках.
После отбоя и вовсе творилось черт-те что. Пацаны настырно лезли к девчонкам в палату, и чем они там занимались — Ромке даже знать не хотелось. Подкараулить их он не стремился, но когда в половине первого ночи заходил с проверкой — так его надоумила Евгения Александровна, — то обязательно заставал нескольких пацанов, прячущихся у девочек в кроватях под одеялами. Спасибо, хоть в трусах.
Разгонял, но эти черти возвращались снова, выждав немного времени. Один раз Ромка даже вспылил, что случалось с ним крайне редко.
— Мы ничего плохого не делаем. Нам просто страшно ночью, Роман Владимирович, — оправдываясь, жеманно залепетала Даша Халаева. — Мальчики нас защищают. С ними нестрашно. Но вот если бы вы с нами остались… Останьтесь! Пожалуйста! Роман Владимирович, вы такой классный. С вами мы вообще ничего бояться не будем.
