— Но… Роман Владимирович… — заскулила Даша.
— Никаких «но», — оборвал ее Стрелецкий. — Хорошо. Если тебе так понятнее будет — у меня есть любимая девушка. И кроме нее, меня никто не интересует. Так ясно?
Даша, сдавленно всхлипнув, будто ее резко ударили, прижала руки к лицу и побежала прочь.
Ромка отчего-то еще несколько секунд смотрел в ту сторону, куда она помчалась со всех ног. На душе скребли кошки. И в голову лезли всякие мысли одна хуже другой: вдруг она с расстройства выкинет какую-нибудь глупость? Вдруг сбежит из лагеря? Или наглотается там чего-нибудь? Мало ли. Эти современные подростки непредсказуемы. Особенно девочки. Может, пойти за ней? Только что еще ей сказать? Да и Оля ждет.
Тяжело вздохнув, он побрел к вожатской, где его и правда уже заждалась Оля. Она крутилась на крыльце, беспокойно глядя по сторонам. Но когда увидела Ромку, показавшегося из тени, радостно кинулась к нему навстречу.
Они целовались прямо на крыльце, потом она сама потянула его в домик. Но тяжесть в груди не давала расслабиться, мешала, как острый камень в ботинке.
— Оль, погоди, — остановил ее Ромка. — Подожди меня тут еще немного, буквально минут десять. Я схожу проверю своих… быстренько. И сразу вернусь.
— Так там же с ними Алена Борисовна, а ты сегодня выходной… — сказала Оля. — Не уходи, Ром.
— Да я только туда и сразу обратно…
— Да все с ними нормально. Спят уже. У Алены Борисовны не забалуешь, — хихикнула Оля.
Алена Борисовна летом устраивалась воспитателем в лагерь, а в остальное время преподавала в их институте. Вела педагогику и славилась дурным нравом. Из-за любого пустяка могла встать в позу и отказаться принимать зачет, хоть ты из кожи вон выпрыгивай. Ромку эта участь миновала, хоть он и чувствовал — она относилась к нему плохо. Она ко всем относилась не очень, но его недолюбливала особенно. Хотя никак конкретно это свое отношение не проявляла. И на зачете поставила без лишних вопросов «отлично». Но ее неприязнь чувствовалась буквально кожей.
Потом мать как-то заглянула в его зачетку и вслух прочитала:
— Захарченко АБ? Работал у меня ее муж. Я его уволила пару лет назад.
— За что? — без особого интереса спросил Ромка.
— За халатность, — пожала плечами она. — Подмахивал документы бездумно. И как-то четыре вагона по его милости не туда ушли. Эта его оплошность вылилась нам в колоссальные убытки. Так его жена еще имела наглость заявиться ко мне и просить, чтобы я его не увольняла. А тебе, значит, она пятерочку поставила? Ну, хорошо хоть не злопамятная оказалась.
Мать, хмыкнув, вернула зачетку.
Ромка уж не стал говорить, что Алена Борисовна смотрит на него волком. В конце концов, ему от ее взглядов ни холодно, ни жарко.
В лагере ее тоже не любили, слишком уж она требовательная и вздорная. По любому поводу поднимала ор. И хотя Оля была права — дети при ней ходили по струнке, Халаева ведь как-то ускользнула из палаты после отбоя.
— Не ходи, Ром. Никуда я тебя не отпущу, — игриво промолвила она и просунула под футболку обе руки. Легонько касаясь пальчиками, она прошлась от пояса до груди.
По телу пробежала сладкая дрожь. И Ромке стоило больших усилий отнять ее руки и сказать:
— Буквально десять минут подожди еще. Я — туда и обратно. Только проверю, что… все по палатам…
Она шумно вздохнула, села на край его койки.
— Ну, ладно. Только давай быстрее, хорошо? — она многообещающе улыбнулась.
Ромка наклонился, поцеловал Олю в лоб, выскочил из домика и припустил к корпусу первого отряда.
15
Алена Борисовна сидела на скамейке возле корпуса и грызла семечки. Ромка еще на подходе слышал, как она, не поднимаясь, рявкнула своим скрипучим, прокуренным голосом: «Первый отряд! А ну тихо, я сказала!».
Возня, доносившаяся из открытых форточек, сразу стихла.
— А ты чего бродишь? — спросила она Ромку. — Устал отдыхать?
— Халаева не заходила в корпус? — остановился рядом с ней Ромка.
Алена Борисовна расщелкнула семечку, сплюнула шелуху в кулак, отчего Стрелецкого чуть не передернуло, потом поинтересовалась:
— А что?
— Просто скажите, Халаева в палате или нет? — злился Ромка.
— Ну, в палате. Халаева! — по-вороньи гаркнула Захарченко.
— Что? — отозвалась Даша.
— А в чем дело, Стрелецкий?
— Ни в чем, — буркнул Ромка, развернулся и пошел к себе.
Слава богу, эта дура ничего не учудила и пошла спать. Тот разговор все равно оставил неприятный осадок, но хотя бы тревога улеглась.
Скорее бы уже эта смена закончилась, вздохнул Ромка, подходя к вожатской.
Оля уже успела задремать, свернувшись калачиком на его кровати. Тоже ведь уставала за целый день. Он быстро разделся и осторожно прилег рядом, прижавшись к ней со спины. Она сонно заворочалась, теплая, мягкая, такая родная. Сначала Ромка не хотел ее будить, жалел, но истосковавшийся организм диктовал свое, слишком остро реагируя на ее близость. Запах волос и кожи пьянил. Тело стремительно наполнял жар, скапливаясь тяжестью в паху. И сдерживать себя было уже просто невмоготу.
Ромка прижался плотнее, забрался под подол тонкого платьица, горячей сухой ладонью жадно огладил бедра. Оля уже не спала и тоже дышала часто. Она зажималась немного поначалу от его слишком откровенных ласк, но вяло. А потом и вовсе позволила все.
Позже, разомлевший от наслаждения, Ромка лежал без сна и блаженно улыбался, прислушиваясь к тихому сопению Оли. Она, уткнувшись носом ему в плечо, уснула почти сразу. Сам он задремал лишь под утро.
А около восьми, где-то за полчаса до подъема, их разбудил требовательный и громкий стук в дверь. Долбили так, будто в лагере пожар, и хлипкая дверь ходила ходуном, готовая вот-вот слететь с петель.
Оля, перепугавшись, вскочила. Начала суетливо одеваться. Ромка натянул лишь шорты и пошел открывать, пока действительно дверь не вынесли.
— Если это Юрка… — бросил он, отодвинув шпингалет, и замолк, отступая.
В вожатскую ввалился наряд милиции. За их спинами мелькала Алена Борисовна.
— Да, это он, — почему-то сказала она.
Опера отработали слаженно и быстро. Ромка и охнуть не успел, как его скрутили и повалили на колени. Руки до боли вывернули за спину, и тут же на запястьях защелкнулись наручники.
— Ч-что? Что такое? — дернулся он, но тут же получил дубинкой в бок.
Оля в ужасе закричала.
— Что вы творите?! За что?! Отпустите его! Алена Борисовна, скажите же! Он ничего не сделал!
Ромка ничего не понимал и задыхался, словно из комнаты вдруг выкачали весь кислород. Происходящее казалось полным абсурдом. Фантасмагорией. Заведенные вверх и назад руки адски ломило, но невозможно было шевельнуться. Пульс строчил пулеметной очередью, разрывая перепонки. Сквозь грохот в ушах он едва различал, как один из оперов обрывисто и резко зачитывал:
— Поступило заявление о попытке изнасилования несовершеннолетней Дарьи Халаевой. Статьи 30 и 131 УК РФ. Лишение свободы до шести лет.
— Это какая-то ошибка! — рыдала в голос Оля. — Пожалуйста!
— Разберемся.
Ромку выволокли из домика на улицу. Грубо втолкнули в милицейский уазик.
— Рома! Рома! — с плачем кричала Оля, выбежав на крыльцо. — Куда вы его? Рома!
Ромка видел в тусклое заднее окошко, как она бессильно рухнула на ступень, сотрясаясь от рыданий…
16
— Плохи твои дела, — широко зевнув, сообщил Ромке следователь.
— Почему? Я Халаеву и пальцем не тронул, — голос звучал хрипло, и горло почему-то саднило.
Ромка до сих пор не мог поверить в происходящее. Ему все казалось, что сейчас он проснется, и этот дурной сон закончится. Но его уже который час мариновали в отделении.
Сейчас хотя бы с Ромкой разговаривали более-менее по-человечески. Пусть свысока, даже брезгливо, но без угроз.
А то ведь опера обращались с ним, как со скотом. Ребра от ударов дубинкой ломило и жгло, особенно если вдохнуть побольше воздуха или неосторожно повернуться всем корпусом. Почки тупо ныли — несколько раз опера прошлись ею и по спине, когда везли и когда подгоняли, выгружая из уазика.
