я в очередной раз удивляюсь про себя, как же наши безропотно слушаются Горра. Он пошел на урок – и все пошли.
Олеся Владимировна сначала коротко рассказывает о себе. Правда я половину не понимаю – к английскому у меня совсем нет способностей. Я, конечно, стараюсь, зубрю, беру измором, но дается он мне очень тяжело. А уж английскую речь на слух я вообще едва воспринимаю. Тем не менее ее последнюю фразу я понимаю:
– Do you have any questions for me?* – спрашивает она и переводит взгляд с одного на другого. (*У вас есть ко мне какие-нибудь вопросы?)
Тишина. Она еще задает несколько вопросов, но все молчат. Не потому, что не знают. Они молчат назло. Смотрят на нее со злым ехидным прищуром и намеренно не произносят ни звука. Так договорились. И даже оправдание себе сразу придумали на всякий случай: директриса же велела быть тише воды, ниже травы. А я бы рада что-нибудь сказать, но знаний не хватает.
Тогда Олеся Владимировна раздает нам листочки с тестами. Говорит, что хочет проверить, какой у нас уровень.
– Как сделаете тест – сдаете мне и идете домой.
Не прошло и получаса, как все наши сдали свои тесты и все так же молчком покинули кабинет. Остались только я и Горр.
Я-то понятно, почему застряла. А вот Горр…? У него ведь английский – как родной. Для него такой тест – пустяк. Но он сидит за последней партой и всё ещё что-то там пишет.
Олеся Владимировна терпеливо ждет, пока я ломаю голову над формами неправильных глаголов. Потом ей кто-то звонит, и она выходит с телефоном в коридор.
Я слышу за спиной шум, а в следующую секунду Горр садится рядом со мной. За мою парту.
От неожиданности я в первый миг не нахожу, что сказать. И к своему неудовольствию ужасно нервничаю. Утром на лестнице смелости мне придавала злость, а теперь чувствую, как сердце пугливо скачет. Что ему надо от меня? Хотя догадываюсь… Как же невовремя вышла Олеся Владимировна!
Горр еще и сидит, доставляя максимальный дискомфорт: развернувшись ко мне всем корпусом. Подперев щеку рукой, разглядывает меня скользящим, даже каким-то обволакивающим взглядом. Я чуть отодвинулась, но его колени все равно касаются моей ноги, отчего мне неловко вдвойне. Нет, втройне. Настолько, что, чувствую, щеки уже полыхают.
– Не бойся, – говорит он, замечая мою нервозность.
– Никто и не боится. Чего тебе? – отвечаю ему сердито.
И я действительно его не боюсь. Ну что он мне сделает в классе, куда в любую секунду вернется англичанка? Нет, это не страх, это… даже не знаю, что. Просто в его присутствии мне не по себе. Особенно наедине. И особенно, когда он рядом.
– Какая ты сегодня суровая, – усмехается он.
Я не поворачиваюсь к нему – у меня и так внутренний мандраж от напряжения. Сижу прямо, с силой сжимаю ручку и таращусь в листок с тестом, хотя едва ли понимаю сейчас, что там напечатано.
– Что тебе от меня нужно? – повторяю свой вопрос. – Опять будешь предупреждать? Чтобы я не сказала что-нибудь не то? Чтобы не выдала вас директрисе?
Он лишь смотрит на меня снисходительно, как на несмышлёную дурочку. А потом вдруг подается вперед, наклоняется ко мне, налегая на мое плечо. И я шеей ощущаю его теплое дыхание, отчего щекотно и хочется вжать голову в плечи.
– Во втором задании у тебя ошибка. Тут должен быть past perfect, а не past indefinite. И в третьем то же самое. А здесь past continuous. И артикль вот тут пропустила.
Он скользит указательным пальцем по тесту. А я почему-то непроизвольно сжимаю ручку еще крепче и задерживаю дыхание. И прямо сейчас хочу одного: чтобы он скорее отодвинулся, пока я не задохнулась.
Наконец он отстраняется, и становится чуть легче. Я хотя бы могу свободно вдохнуть.
– Совсем плохо у тебя с английским? – спрашивает насмешливо. – Тест-то элементарный.
Мне почему-то становится стыдно.
– Не все полжизни прожили в англоговорящей стране, – нелепо оправдываюсь я и сама же понимаю, как глупо это звучит, поэтому перевожу разговор на другую тему: – Слушай, Горр, я не знаю, что ты от меня хочешь, но, если ты так переживаешь, что Петька вас сдаст, можешь пока успокоиться. И своим подпевалам передать. Никого он не выдаст. К сожалению. И я на этот раз не стану, но только потому, что дала ему слово. Но если вы еще раз его хотя бы тронете, то я всё расскажу.
– Кажется, я это уже слышал сегодня, – проклятая усмешка не сходит с его губ ни на секунду. Он будто абсолютно не воспринимает мои слова всерьез.
– Я не шучу. И вообще, как еще наглости хватает подходить ко мне.
– А почему нет? – выгибает он бровь. – Почему мне нельзя к тебе подходить, Лена Третьякова?
Ему весело! Он забавляется!
– Вы избили Петьку толпой! Одного! Трусы… Какие же вы трусы! – я снова распаляюсь. Зато больше не стесняюсь смотреть ему в глаза.
– Ну, Петька-то герой, конечно, – глумливо ухмыляется он.
– Представь себе! – негодую я. – И вы все… каждый из вас… даже пальца его не стоите. Трясетесь за себя, боитесь, как бы не прилетело. Противно! И за что вы на него накинулись? За то, что не стал повторять за вами ваше вранье! За то, что поступил по совести. По справедливости.
– Ты и правда такая наивная? Нет, я еще могу как-то поверить, что ты сама выступила по велению души и сердца, – насмешничает он. – Но ты у нас – уникум, белая ворона. Таких надо в Красную книгу, как исчезающий вид. А вот Чернышов… Он такой, как все. Тупой, завистливый, трусливый. И плевать он хотел на твою справедливость.
– Не смей так про него! Если бы было так, он бы подтвердил ваше вранье.
– Я думаю, что герой Петя подзапал на тебя и на что-то там надеется. Вот и сказал то, что хотела ты. Но совсем не то, что хотел он сам. Твой Петя изо всех сил пытается усидеть на двух стульях. Он такой... типа, и нашим, и вашим…
– Вовсе нет! И вообще, очень низко очернять за глаза другого.
– Я говорю, что есть, – равнодушно пожимает он
