вдох.
Я попыталась подняться, но мускулистое тело Гроула прижалось к моей спине, зажав меня между ним и кроватью.
Меня охватила паника.
Я дернула бедрами в попытке освободиться. Когда это не сработало, я вскинула руки в попытке ударить Гроула.
С нетерпеливым звуком он развернул меня так, что оседлал мои бедра и схватил оба моих запястья одной ладонью.
Теперь у меня не было выбора, кроме как смотреть ему в лицо, смотреть на каждый дюйм его страшного тела.
Он снял окровавленную одежду и теперь был в обтягивающей белой футболке, которая снова была покрыта кровью из-за раны на руке.
Его руки были шершавыми и покрытыми шрамами; они выглядели почти чужими на фоне моей бледной кожи. Ужасный испуганный звук вырвался из моих губ.
Странные бесстрастные глаза Гроула нашли мои. Его скулы и подбородок превратились в резкие линии. В этом человеке не было ничего мягкого, особенно в его сердце.
Он сжимал мои запястья, не отпуская. Он ничего не предпринимал, только глазел.
Разве не так полагалось поступать при столкновении лицом к лицу с опасной собакой? Но я не просто оказалась в ловушке мощного тела Гроула, но также и в ловушке ужасающего взгляда его глаз.
Его дыхание было спокойным, ни единого намёка на нашу схватку. Для него это было пустяком.
Одна из его ладоней двинулась вниз к моему животу.
Моя рубашка задралась в ходе нашей борьбы, обнажив кожу под ней.
Я задрожала, когда Гроул опустил ладонь на мой живот.
Что он собирался делать?
Он пристально наблюдал за тем, как его рука расположилась на моей бледной коже. Он касался меня кончиками пальцев и ладонью. Медленно, его взгляд вновь поднялся на меня.
Гроул наблюдал за мной, словно я была неизвестной расы, чем-то, что он не мог понять. Возможно, так оно и было.
Я сделала ещё одну робкую попытку освободиться, но это было почти смешно. Возможно, если бы он был способен на такие эмоции, Гроул действительно посмеялся бы надо мной.
— Остановись, — спокойно приказал он.
И по какой-то причине я остановилась.
ГРОУЛ
У него была репутация, и он гордился ею. Из-за репутации его боялись, уважали, и она была намного выше, чем кто-либо ожидал от кого-то вроде него.
Сын шлюхи. Внебрачный ребёнок. Мальчик, который никогда не говорил.
Он был предназначен для того, чтобы втаптывать в грязь. У него никогда не было ничего для себя, он никогда не смел даже мечтать о том, что сможет обладать чем-то столь драгоценным.
Он был нежеланным внебрачным сыном, которому всегда приходилось довольствоваться остатками других.
А теперь Фальконе подарил ему то, что всего несколько недель назад было ему недоступно, кого-то, кем ему даже не позволялось восхищаться издалека, одну из самых ценных вещей.
Бросив к его ногам, потому что он был тем, кем был, потому что они были уверены, что он сломает её. Он был её наказанием, судьбой хуже смерти, способом наказать её отца, который так сильно им не нравился.
И предупреждением. Никто не посмел бы противостоять Фальконе, если бы это означало, что их драгоценные дочери могут оказаться в руках такого человека, как он.
Кара, имя, подходящее кому-то вроде неё, кому-то, слишком красивому для подобного места, для кого-то, подобного ему. Принцесса и чудовище — вот кем они были.
Широко раскрытые глаза.
Приоткрытые губы.
Раскрасневшиеся щеки.
Бледная кожа.
Она была похожа на фарфоровую куклу: большие голубые глаза, волосы цвета шоколада и кремово-белая кожа; хрупкая красота, то, к чему он не должен был прикасаться своими грубыми, покрытыми шрамами руками.
Его пальцы нашли её запястье; её пульс трепетал словно птица.
Она пыталась бороться, пыталась быть храброй, пыталась причинить ему боль, возможно, даже убить.
Неужели она действительно надеялась на успех? Надежда; она делала людей глупыми, заставляла их верить во что-то за пределами реальности.
Он давно избавился от привычки надеяться. Он знал, на что способен. Она надеялась, что сможет убить его. Он знал, что может её убить, в этом не было сомнений.
Его рука скользнула по нежной коже её горла, затем его пальцы обхватили его.
Её зрачки расширились, но давить он не стал. Её пульс бился о его грубую ладонь.
Он был охотником, а она молитвой. Конец был неизбежен. Он пришел забрать свой приз. Вот почему Фальконе отдал её ему.
Гроулу нравились вещи, которые причиняли боль. Ему нравилось причинять боль в ответ. Возможно, он даже полюбил бы это; если бы был способен на такие эмоции.
Он наклонился, пока его нос не оказался в дюйме от кожи под её ухом, и вдохнул.
От неё пахло цветами с примесью пота. Страхом. Ему показалось, что он тоже так пахнет. Он не мог сопротивляться, ему и не нужно было, никогда, не с ней. Его.
Она принадлежала ему.
Он прижался губами к её горячей коже.
Её пульс гудел под его губами в том месте, где он целовал её шею.
Паника и ужас выбивали отчаянный ритм под её кожей. И это сделало его чертовски твёрдым.
Её глаза искали его, надеясь — всё еще надеясь, глупая девчонка — и умоляя о пощаде.
Она не знала его, понятия не имела, что та его часть, которая не была рождена монстром, давно умерла. Милосердие было самой далекой из его мыслей, когда его глаза клеймили её тело.
Он разорвал её рубашку, дюйм за дюймом обнажая безупречную кожу. Не было ни единого шрама или пятна. Она не могла принадлежать ему. Она была слишком совершенна, просто слишком.
Он обернул пальцы вокруг её плечей.
Мягкие. Мягче, чем у любой девушки, к которой он прикасался. Никто не был похож на неё, даже близко, даже не принадлежал к тому же виду, если хотите знать.
Кости её плеча были остры у его ладоней. Такие хрупкие. Она была похожа на куклу. Хрупкая, но красивая. Не та, кем он, мог обладать.
Его кожа выглядела грязной по сравнению с её, и он поднял руку на несколько дюймов, почти ожидая, что её кожа станет грязной от его прикосновения.
Он никогда не думал, что она будет в его власти. Она и не должна была. Не той, к кому он мог бы прикасаться своими грубыми, покрытыми шрамами руками.
Он был недостойным.
Недостоин.
Недостоин.
Недостоин.
Что-то горячее и острое царапнуло его грудь. Ему это не понравилось. Совсем.
Он оттолкнулся от кровати и, шатаясь, поднялся на ноги.
Она осталась лежать на спине, глаза были полны замешательства и вопросов, и опять
