— Смываться надо, ребята.
— Соображаешь, чего говоришь? Сейчас бежать — последнее дело! Сидим, как сидели, а спросят — знать ничего не знаем, ясно?
Женщина шевельнулась, оторвала голову от земли и, приподнявшись на локтях, осмотрелась по сторонам. Лицо у нее сразу осунулось. Она неловко встала на ноги и, поскуливая опять, с тревогой озираясь через плечо, пошла дальше.
— Ма-амочки, — прошептал Зик.
Давайте больше не пугать людей, — сказал Сэм.
— Айда отсюда. Пошли наверх, — сказал Рыбий Пуп.
Он плотно закрыл ставень. Натыкаясь друг на друга, они пробирались к двери в кромешной тьме, остро ощущая присутствие иного мира, невидимого и всемогущего, мира, который простерся там, в ночном молчании, — мира белых.
— Донесет она, как думаете? — со страхом спросил Тони.
— А что ей говорить-то?
— Черт, скажет еще, что изнасиловали.
Они вошли в контору и стали, не зажигая света.
Дзиннь!
Металлическое телефонное дребезжание вспороло темноту, и мальчики подобрались, напружинились. Слышно было, как кто дышит.
Дзиннь!
— Господи, я же должен подойти, — прошептал Рыбий Пуп, с трудом отрывая от нёба липкий язык.
— Не вздумай! — яростно воспротивился Зик.
— Не притрагивайся к телефону, слышишь? — скомандовал Тони.
Дзиннь! Дзиннь!
— Да должен я! — чуть не плакал Рыбий Пуп.
— Черт бы тебя побрал, — ругался Зик. — А если это полиция?
— А если кто помер? — сказал Рыбий Пуп, ощупью придвигаясь к телефону. Рука нашла в потемках трубку, сняла ее с рычага. — Слушаю, — покорно сказал он.
— Ты, Пуп? — загудел в трубке отцовский голос.
— Папа, здравствуй. — Он прикрыл ладонью чашечку трубки. — Это папа.
— Все в порядке, Пуп?
— Конечно, папа.
— Звонил кто-нибудь?
— Нет, никто.
— Сон не сморил еще?
— Нет. Все нормально, пап.
— Слышь-ка, Пуп. Мы выезжаем из Джексона прямо сейчас. Часам к восьми должны приехать, понял?
— Ага, пап.
— Что с тобой, Пуп? Какой-то у тебя голос испуганный.
— Нет. Все хорошо.
— Ха! Уж не привидения ли вам мерещатся?
— Да нет, пап.
— Тогда всего, сынок.
— До свиданья, папа.
Рыбий Пуп повесил трубку и в темноте повернулся к приятелям.
— Папа спросил, может, нам привиделось что, я сказал — нет.
— Какое там нет, привиделось, — хохотнув, возразил Зик.
— Будь здоров привиденьице, — пробормотал Тони.
Присмирев, они досидели до того часа, когда по краям штор обозначились полоски рассвета.
— Интересно, что с ней случилось, с этой женщиной? — сказал Зик.
— А я и знать не желаю, — сказал Рыбий Пуп.
— Я тоже, — сказал Сэм.
— Забыть бы про нее совсем, — вздохнул Рыбий Пуп.
— Это точно, — сказал Тони.
Первая серьезная болезнь нагрянула к нему нежданно-негаданно. Как-то зимой, когда он, развалясь, сидел за партой в школе, у него вдруг перехватило горло, так сильно, что Рыбий Пуп почти лишился речи. Набравшись храбрости, он пожаловался учительнице, что ему нездоровится, и попросил отпустить его домой. Учительница, старая, черная, толстая миссис Моррисон, велела ему без разговоров сесть на место, она и так скоро распустит класс. Кипя от обиды, он старался побороть головокружение, он весь взмок, и с каждой минутой ему становилось все жарче. Похожий на казарму класс с пузатой, докрасна раскаленной печкой качнулся и пошел кругами. В ужасе, что еще минута — и ему каюк, Рыбий Пуп вцепился в край своей выщербленной, изрезанной перочинным ножом парты. Шел урок географии, проходили Лапландию, и миссис Моррисон вызывала к доске учеников читать по очереди вслух. Северные олени в красивом заснеженном лесу расплылись и плясали у него перед глазами, глаза резало, и, как бы возникнув из тумана, ему царапнуло слух пронзительное сопение миссис Моррисон:
— Пуп, читай с того места, где остановилась Этель.
— Да, мэм, — невнятно пролепетал он.
Он поднялся, но напряжение оказалось непосильным, и он, как куль, свалился обратно; класс закружился каруселью. Его мутный взгляд уперся в черную дымовую трубу, которая тянулась по потолку над головой миссис Моррисон; и ему почудилось, будто она встает, хватает эту трубу и замахивается на него. Вобрав голову в плечи, он вскочил на ноги и отпрянул, спасаясь от удара.
— Не бейте меня, мэм! — воскликнул он, еле ворочая языком.
Кругом грохнули, и он смешался окончательно. Он тупо смотрел, как, потрясая дымовой трубой, то придвигается, то отступает миссис Моррисон. Непонятно было, почему со всех сторон скалят зубы черные лица. Сквозь пелену, застилавшую сознание, до него дошло, что в глазах товарищей он просто валяет дурака назло учительнице. Он сполз на скамейку, и сейчас же перед ним грозно встала миссис Моррисон — двести фунтов веса, упакованные в черную кожу.
— Что-о? Что ты сказал?
Все это было до такой степени непохоже на явь, что он только ухмыльнулся глупо и жалко, словно взывая о снисхождении, чувствуя, как у него ломит все тело и пот течет по коже.
— Я… я ничего такого не сделал. Не бейте меня, — запинаясь, проговорил он.
Дружный смех в классе.
— Посмей только повтори. — Миссис Моррисон навела на него указательный палец.
Мысли путались, не давая ему говорить, он обмяк за партой и выглядел так потешно, что в классе просто рыдали от смеха.
— А ну, встань! — пролаяла миссис Моррисон, разгневанно взмахнув рукой.
Он сжался, заслоняя лицо ладонями. В классе творилось нечто несусветное.
— Кому сказано — встань! — второй раз скомандовала миссис Моррисон.
Он был не в силах шелохнуться. Миссис Моррисон схватила его за шиворот и рывком поставила на ноги — он обвис у нее под рукой, покачиваясь, словно тряпичная кукла. Зрители не замедлили принять шумное участие в событиях.
— Ты за правой ее следи, Пуп!
— Левой прикрой, левой!
— Будешь ты вести себя прилично или хочешь, чтоб тебя высекли? — спросила миссис Моррисон.
Он затряс головой, показывая, что ни на что другое не способен.
— Отвечай, когда тебя спрашивают!
Рыбий Пуп осел вниз, всей своей тяжестью увлекая за собой миссис Моррисон — толстая учительница едва удержалась на ногах. Его черное заострившееся лицо усеяли капельки пота.
— Миссис Моррисон, он заболел, по-моему, — прошептала черная девочка.
В классе наступила тишина. Дальнейшее запомнилось ему отрывочно: как чьи-то руки вывели его на свежий воздух, как он тащился, спотыкаясь, домой, а рядом шел Зик, как его уложили в постель; слезы матери, черное, нахмуренное лицо отца, слова врача, что у него воспаление легких… Потом — провал, из которого он выплывал ненадолго, когда ему кололи лекарства или клали на язык горькие порошки и он их запивал, глотая пересохшим горлом горячий чай с лимоном.
