Что-то острое внутри нее все кололо и кололо ее. Талли не помнила, как она вынесла ужин у Стива с Карен. Она все время стискивала зубы — не разговаривала и почти ничего не ела.
Они поехали домой поздно — около одиннадцати. Возбужденный событиями, Бумеранг болтал без умолку. Талли хотелось, чтобы он уснул, тогда она могла бы поговорить с Робином. Но, может быть, и к лучшему, что Бумеранг не спал, — то, что переполняло Талли, вряд ли можно было превратить в тему для разговора.
Что она могла ему сказать? Как ты посмел? Это казалось таким беспомощным. «Кто она? Вот все, что я хочу знать. Кто эта сучка? Ну и семья у нас, — думала она, погруженная в мрачное молчание. — Он с любовницей в Манхэттене, а я с любовником в Топике».
Уже в постели, обнимая на прощание Талли, присевшую к нему на кровать, чтобы пожелать спокойной ночи, Бумеранг спросил:
— Мам, тебе понравилось?
За спиной Талли в кресле-качалке сидел, покачиваясь, Робин.
— Да, понравилось, Бум, — преодолевая себя, сказала Талли. — Я рада, что пошла. С днем рождения, мой маленький.
— Мам, я Робин. И я уже не твой маленький. Твоя маленькая — Дженнифер.
— Бумеранг, ты на всю жизнь останешься нашим маленьким.
— Точно так же, как ты маленькая для бабушки?
— Да, точно так же.
Кресло-качалка за спиной все скрипело и скрипело.
— Мам, ты поедешь опять в следующие выходные?
— Я бы хотела, Бум, но это будет зависеть от папы.
— Папа, мама сможет поехать в следующую субботу?
Скрип. Скрип.
— Конечно. Мы ей всегда будем рады, — сказал Робин.
«Как же. Черта с два, были вы мне рады», — подумала Талли. Она выскочила из комнаты и сломя голову сбежала по лестнице.
Вскоре к ней спустился Робин.
— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросил он.
— О, конечно, Ц процедила она сквозь зубы. — Просто великолепно!
Он стоял у стены футах в десяти от нее.
— Скажи мне, — Талли постаралась говорить спокойно, — кто эта сучка?
На лице Робина не отразилось ровным счетом ничего.
— О чем это ты? — спросил он.
— Вот о чем! — закричала Талли, смахнув со стола три высоких бокала. Они упали на пол и разбились. — Кто эта сучка?!
Он помрачнел.
— Я не имею ни малейшего понятия, о чем ты.
— Ну конечно, ты не имеешь понятия! — закричала Талли еще громче. — Конечно, ты не имеешь ни малейшего понятия. — Она взяла со стола поднос с тарелками и стаканами и швырнула это все ему под ноги. — Попробуем еще раз. Кто эта сучка?
Из комнаты Хедды послышались испуганные крики, но ни Робин, ни Талли не обратили на это никакого внимания.
— Как ты мог?! — снова закричала Талли. — Как ты мог взять меня с собой? Как ты мог при нашем сыне, при нашей девочке, как ты мог стоять с ней, когда рядом были мы! Или все мы одна семья? — Талли горько усмехнулась. — Как же ты мог сделать это? Черт тебя побери, как ты мог взять меня с собой?
— Талли, о чем, черт побери, ты толкуешь?
— Робин! Все эти годы ты трахался с какой-то девкой? Трахался с ней все это время? Вот чем ты занимался все одиннадцать лет! — прокричала Талли.
Робин, стоя в дверном проеме, поднял руки — в мольбе? в гневе? в увещевании? Она швырнула ему под ноги тарелку.
— Талли, успокойся, ты в истерике.
— Я не в истерике! — завизжала она. «Тогда что же со мной? Я не узнаю себя», — промелькнуло у нее в голове. Но в сердце и глазах у нее стоял красный туман, и, пронзительно визжа, она кинулась на Робина, пытаясь вцепиться ногтями в его лицо.
Робин схватил ее за руки и попытался оттолкнуть от себя, но ярость придала ей силы, и она чуть не сбила его с ног.
— Талли, ты сошла с ума, — тяжело дыша, произнес Робин. Прижатый к стене, он удерживал ее руки. — Ты сошла с ума. Что с тобой?
— Ты ублюдок! Ублюдок! Как ты мог! Целых одиннадцать лет!
Ему пришлось сильно сдавить ей руки.
— Тебя-то что волнует, Талли? Что я мог или что одиннадцать лет? — спросил он.
Теперь Талли стала вырываться, она пыталась достать его ногой, пыталась сделать немыслимое: ударить ногой в пах.
— Пусти меня, ублюдок, — шипела она. — Пусти меня!
— Хорошо, я отпущу тебя, — сказал он и с силой оттолкнул ее от себя. Она с трудом устояла на ногах, огляделась и подняла с пола осколок стакана.
— Не вздумай, Талли, — предупредил Робин, — успокойся в конце концов! Успокойся, и, может быть, мы сможем поговорить.
— Не о чем нам разговаривать, ублюдок, — задыхаясь, она бросилась на него, но Робин был проворнее: он схватил ее за запястья и сдавил так сильно, что пальцы разжались, и она выронила осколок.
— Думай, что делаешь, — тяжело дыша проговорил он. Что обо всем этом скажут на процессе об опекунстве?
— Убери от меня свои грязные руки! — закричала она, и Робин опять оттолкнул ее. На этот раз сильнее. — Суд? — не унималась Талли. — О чем ты говоришь? Какой суд, если ты не отдаешь мне моих детей?
— Ты можешь забрать Дженнифер, — хрипло сказал Робин.
— А Бумеранг? Он тоже мой ребенок! Он тоже мой ребенок!
Потом они стояли молча: он — привалившись к стене со скрещенными на груди руками, опустив голову; она — обессиленная и задыхающаяся, с покрасневшими глазами, пошатываясь, посреди кухни. Стояли довольно долго — вот так, среди осколков битой посуды, а потом Талли вытерла рот, подошла к Робину, изо всех сил ударила его по лицу и взбежала по лестнице на второй этаж.
Робин задержался внизу, чтобы убрать осколки. Через пятнадцать минут он поднялся наверх и подошел к запертой двери ванной.
— Выходи, — сказал он.
— Убирайся, — ответила она.
После того случая, незадолго до рождения Бумеранга, в ванной не было замка, и Робин открыл дверь и вошел. Талли сидела на унитазе.
— Убирайся, — повторила она.
— Ты успокоилась? — Он закрыл за собой дверь.
— Вы не соблаговолите выйти?
Он присел на край ванны.
Ее глаза и губы распухли от соленых слез. Неожиданно она встала, открыла стеклянный шкафчик, взяла оттуда ножницы и начала обрезать свои волосы.
— Талли, подожди, — сказал Робин, все так же сидя на ванной. — Что ты делаешь?
— Оставь меня в покое. — Она продолжала неровно отхватывать густые длинные пряди. — Ты разбил мою машину. Значит, я имею право делать то, что хочу.
Всего десять минут потребовалось Талли, чтобы остричь волосы, которые она любовно растила целых восемь лет. Чуть меньше минуты на год. Теперь ее шевелюра торчала во все стороны неровным ежиком.
— Вот, — сказала она. — Ненавижу эти волосы.
