— Ладно тебе, мам, — буркнул он, стараясь не поддаться волнению.
И в тот же миг все трое замерли. Откуда-то из центра донеслась частая пальба.
— Что-то там произошло, — сквозь зубы сказал отец.
— А долго все это будет, папа?
— Бог его ведает, Пуп. Надо ждать, вот и все. Ничего не поделаешь. Их десять человек на нашего одного! — Хриплый отцовский голос сорвался на вопль: — ДЕСЯТЬ НА ОДНОГО! ПОНИМАЕШЬ?
— Понятно, папа. А из-за чего все началось?
— Поймали одного нашего парня, не тем занимался…
— Ох, как нужно быть осторожным, сыночек, — вставила мать.
— Я знаю, мама. Кто этот парень, а, пап?
— Тихо, — сказала мать, дернув его за рукав.
— Знакомый твой, — с укором сказал отец.
— Кто? — встрепенулся Рыбий Пуп.
— Крис, сынок, — плачущим голосом сказала мать. — Застали с белой девушкой в гостинице.
У него открылся рот. Крис? Не может быть! Крис, посыльный из гостиницы «Уэст-Энд», Крис, его друг, которому двадцать четыре года, герой всех ребят с соседних улиц…
— Его ч-что, у-убили, папа?
— Не убили, так убьют, — с горечью отчеканил отец.
— Да как же, пап, я вчера видел Криса в…
— Цыц, мальчишка, — прикрикнул отец. — И чтоб я больше такого не слышал от тебя! Когда человека травят, как зайца, только дурак пойдет трезвонить, что это его знакомый, ясно? — Не то белые уничтожат и тебя заодно. — Отец понурил голову. — Сын, это расовая война, тут речь о жизни и смерти. Где они только не теснят нас, — прибавил он осипшим голосом, — на улице, в церкви, в школе, в твоем же доме, в делах — всюду хватают за горло.
Опять ему стало стыдно, что отец так поддался страху. Кто вступится за тебя, если даже у родного отца не хватает смелости? Значит, конец ему, значит, всем им, черным, конец. Эта мысль была как удар; у него подкосились ноги.
— Что же нам тогда делать, папа? — спросил он, отводя взгляд.
— Бежать, вот что, — кривя губы, сказал отец.
Они замолчали. По зазорам у края окон видно было, что на улице стемнело. Рыбий Пуп встал и машинально потянулся к выключателю. Отец шлепнул его по руке.
— Елки зеленые, Пуп! Совсем ничего не смыслишь, что ли? — вскипел он. — Толкуешь ему, объясняешь, и ничего не доходит! Неужели трудно понять, почему мы не зажигаем свет?
— Прости, пап, — пролепетал он, проклиная себя.
Присмирев, он снова сел и тупо уставился в темноту.
— Ничего, Пуп, — примирительно сказал отец. — Ты не виноват. Это штука страшная, вот я и скрывал от тебя. Да пришлось сказать, каково живется на свете черным людям. Ты сегодня получил первый урок, запомни его на всю жизнь. Теперь смотри сам, примечай. Тебе с этим жить каждый день. Только я не хочу, чтобы из-за этого ты не стал настоящим мужчиной. Что бы ни случилось, сынок, всегда будь мужчиной.
Говорит одно, а делает по-другому. Пупу стало вдруг непереносимо присутствие отца. Он встал и неуверенно шагнул к двери в коридор.
— Далеко собрался? — спросила мать.
— В уборную, — с вызовом бросил он.
— Не тронь его, Эмма, — сказал отец. — Пустяки дело — такую науку пройти за один вечер.
Ощупью он добрался до двери в уборную, вошел. Открытие, что его семья живет во власти страха, потрясло его, наполнило тревогой. Почему до сих пор у них дома никогда не упоминали прямо про отношения с белыми? Почему никто из учителей ни разу не заикнулся про это в школе? Почему достопочтенный Рагланд обходил эту тему молчанием в своих проповедях в церкви? Поражаясь все больше, он припомнил теперь, какую притворную чопорность неизменно напускали на себя отец с матерью, когда заговаривали о белых, — теперь он понимал, что за нею прятали чувства, которые стыдно выдавать. Стало ясно, что не всякий черный позволит себе признаться, в какой степени правят жизнью черных людей невидимые, но всемогущие лики белых. Его мысли мешались, он был не готов к тому, что его чувства примут такое направление. С того вечера он проникся безотчетной уверенностью, что ему, пусть мимолетно, открылось, какими должны представляться белым черные люди, он начинал глядеть на своих чужими глазами, и то, что видел, вызывало в нем такое чувство, будто между ними и им существует расстояние, это беспокоило его, приводило в замешательство.
Одно он знал теперь твердо: подлинность жизни, которой живут такие, как он, перечеркнута; подлинный мир начинается где-то там, в тех местах, где обитают белые, — люди, в чьей власти сказать, кто имеет право жить, а кто нет и на каких условиях, а мир, в котором живет он сам и его семья, — мир призрачный, ненастоящий. Только как же получилось, что он стал таким? Верно он думает или ошибается, Рыбий Пуп не знал, но он точно знал, что искать правды у родителей бесполезно.
Он сидел, напряженно глядя невидящими глазами в темноту, и пытался представить себе, как заговорил бы с белым парнем или девочкой своих лет, и не мог. Живут бок о бок белые и черные, а как далеки друг от друга, подумалось ему. Каждый день, утром и после обеда, по дороге в школу и домой, он проходит мимо белых людей, а для него они как будто не существуют, да и они словно бы не замечают его! Как это может быть, что они прямо тут, под боком, а он не думает о них ежеминутно? Тем более раз они так всесильны? Или, может быть, в нем самом есть какой-то изъян? Нет, непохоже, ведь и Тони с Зиком, и все ребята из школы тоже почти никогда не заговаривают о белых. Один Сэм, но у Сэма вообще неизвестно что наворочено в голове. Возможно, родители что-то утаивают от него? Скрывали же они, например, как рождаются дети. Или как устроены женщины. Наверно, есть в белых что-то действительно страшное, иначе о них кругом говорили бы больше.
Кстати, что-то не помнится, чтоб отец хоть раз запросто побеседовал при нем с кем-нибудь из белых. Правда, отец и не работает на белых, не то что отец Сэма или Тони. Он никогда не ездит на трамвае, на поезде или в автобусе, а если ест в ресторане, то обязательно таком, где хозяин черный. Потому он и его семья прямо не испытали на себе, что значит настоящее расовое неравенство. Конечно, Рыбий Пуп слыхал, что такое Джим Кроу, но задумывался над этим редко, да и то в общих чертах, применительно к черным, у которых не хватает денег, чтобы оградить себя от неприятностей.
Как-то в субботу утром они с отцом ходили в банк, там им пришлось постоять в очереди. Стояли с ними и белые люди, он слышал, как они переговаривались с белым кассиром, который сидел за окошком. Но когда подошла их очередь, отец ничего не сказал, просто подал в окошечко банковскую книжку, потом забрал ее назад и пошел. А вот белый, который стоял за отцом, тот заговорил с кассиром: «Доброе утро, Ким», приветливо так, — они как раз выходили на улицу. И на мать, когда они с ней ходили на почту, нападала такая же немота. Отчего это черные вечно так молчаливы в присутствии белых людей?
