Теперь было похоже, что отец и белых ненавидит.
— Бедный Крис. — Мать разрыдалась, закрыв лицо руками.
Пуп только дивился резким переходам в отцовском отношении к событиям и людям — в них чувствовалась и неистовая гордыня, но чувствовалась и безнадежность побежденного. Чутье подсказывало ему, что при всей ненависти к притязаниям белых отец пошел на сделку с собственной совестью, согласясь обеспечить себе относительно спокойное существование ценою крови, которой, как он полагал, жаждут белые, — но поскольку обеспечить себе такое существование можно было лишь обрекая на заведомую гибель черных, он ненавидел и черных тоже. Но это в конечном итоге означало, что он снедаем ненавистью к самому себе.
— За нас он умер, Крис, — проворчал отец. Он положил в карман пистолет, взял шляпу, подошел к раковине и, налив стакан воды, одним глотком опорожнил его.
Рыбий Пуп почувствовал на себе его испытующий взгляд.
— Пойди-ка возьми свою шляпу, Пуп.
— Куда это ты его, Тайри?
— Он поедет со мной.
— Что ты! Опасно-то как. И поздно…
— Ха-ха! — У Пупа мороз прошел по коже от отцовского наигранного смеха. — Никакой нет опасности, Эмма. Белые унялись. Разъехались по домам — кто залег спать, кто надрался до бесчувствия. Понатешились кровью… Разве не знаешь — как они убьют кого из черных, так тишают на время, добренькие становятся, смирные.
— Мал еще Пуп, ребенок, — не соглашалась она.
— Он будет при мне. Кто сунется к нему, будет сперва иметь дело со мной. Сегодня Пуп у меня увидит, что такое есть жизнь…
— А ну как пойдет стрельба…
— Эмма, я отвечаю за сына. После стрясется с ним что, на мне будет вина. Идем, Пуп.
Мать прикусила зубами стиснутые кулаки, напрасно стараясь подавить рыдания.
Отец взял его за плечо и повел по коридору, зажигая по пути одну лампочку за другой. Они прошли по парадному крыльцу, спустились во двор, обошли машину, сели. В молчании медленно выехали по дорожке на улицу. В тихой летней ночи подернутые дымкой светились вереницами жемчугов газовые фонари. Рыбий Пуп сидел одинокий, маленький, ему было страшно, хотя рядом взбудораженный мыслями о кровавом жертвоприношении, вооруженный пистолетом сидел отец.
— Теперь, Пуп, нам с тобой во всем надо держаться вместе, — зарокотал отцовский бас. — Тебе еще в жизни учиться и учиться, вот и берись с сегодняшнего дня. — Он важно покивал головой. — На этом свете ходи с опаской, иначе нельзя.
— Понятно. Только почему ты говоришь, пап, что страдать обязательно всегда нам?
— Потому что у нас силенок мало, сын, чтобы дать сдачи.
— Что же мы, пап, так и покоряемся без боя?
— Откуда ты взял? Нет, ты, брат, смотри не решай, что мы трусы. Черные сражаются каждый день…
— Вот ты сказал, белые сейчас больше никого не убьют. А почем ты знаешь?
— Чую, сынок. Ты тоже вырастешь, поймешь.
— А мы белых не убиваем никогда?
— Не мели ерунду, — сердито оборвал его отец. — Сказано тебе, что нас мало. Убьешь одного, они всех перебьют… Слушай, Пуп, вот у меня имеется свое заведение. Дом у нас свой. Еще внаем сдаю помещения тысяч на сорок. Откуда же это взялось? А оттуда взялось, что я знаю свое дело и не суюсь в дела белых. Иначе мне бы в жизни такого не достигнуть. Надо учиться жить с умом, сынок.
Рыбий Пуп смолчал. Неужели в долларах такая сила, что ими можно стереть позор?.. Они катили по туманным безлюдным улицам. На одном из перекрестков, где стоял белый регулировщик, отец притормозил.
— Доброго здоровьица, мистер начальник. Все тихо-спокойно? — Голос был тонкий, непохожий на тот, каким отец говорил обычно.
Полицейский скользнул холодным взглядом по черному лицу над баранкой машины и сплюнул.
— Угу. Полный порядок, Тайри.
— Ха-ха! Вот и расчудесно!
Они поехали дальше. Пупу хотелось закрыть глаза, заткнуть себе уши. Вот чему собирался его учить отец? Машина подъехала к похоронному бюро, где, сбившись в кучку, молчаливо стояли несколько черных. Один из них, горбун, раскорякой, по-паучьи, подскочил к машине.
— Это я для тебя постарался, Тайри, — угодливо зажурчал он. — Я его добыл.
— Да? — небрежно уронил Тайри.
— И в этот раз с тебя десять долларов.
— Получишь пять, как всегда.
— А как же с надбавкой за опасность, Тайри, — заскулил горбун. — Ты говорил, за опасную работу будет десять…
— Ладно уж, пусть будет десять, — уступил Тайри.
— Сейчас заплатишь? Нужда крайняя, ей-богу…
Рыбий Пуп увидел, как Тайри вытащил десятку и кинул ее горбуну; тот засеменил прочь.
— Кто это был, а, папа? — спросил Рыбий Пуп.
Тайри, позвякивая ключами, зашагал к дверям заведения.
— Это Уайт. Он для меня находит покойников, чтобы не перехватил Кэрли Микс. Конкуренция, сын. Смекаешь?
— То есть он что, разыскивает для нас покойников?
— А ты как думал. Одни торгуют сахаром, Пуп. Я торгую гробами. Но гроб не продашь, когда нет покойника. Я их держу пять человек, для поисков. В нашем деле таких называют труполовы.
У закрытой двери стоял высокий, хорошо одетый мужчина с шоколадной кожей.
— Мое почтение, док, — сказал Тайри. — А где покойник?
— Там, внутри, — тихим, ровным голосом сказал врач. — Лежал у меня в машине, но он мне все там перепачкал. Я велел, чтобы ваш помощник занес его в помещение…
— Крепко его измордовали, док? — шепотом спросил Тайри.
— Подождите, сами увидите, что над ним сотворили белые, — скривясь, но все так же ровно ответил доктор Брус.
— Понатешились всласть?
— Какое там понатешились. Просто шабаш учинили.
Рыбий Пуп следом за Тайри пошел к дверям. С порога отец оглянулся и грубо гаркнул через плечо, обращаясь к молчаливой горстке людей:
— Эй, любезные, шли бы вы отсюда! Посторонним вход воспрещен. Родные Криса пускай зайдут, остальным тут делать нечего. Что столпились, ждете, пока полиция заявится? А ну, разойдись!
Полная низенькая женщина с окаменевшим лицом вышла вперед и замерла, стиснув коричневые руки.
— Я его мать, — прошептала она.
— Проходите, — Тайри жестом подозвал ее.
Мать Криса, Рыбий Пуп и доктор Брус вошли в дом; Тайри захлопнул и запер на ключ дверь.
— Джим! — крикнул он.
— Да, Тайри. Тут я.
Вошел сухопарый мужчина, чернокожий, с худым лицом и красными воспаленными глазами.
— Ты куда его поместил?
— В заднюю комнату, Тайри, — промямлил Джим.
— Хорошо. Ну пошли, посмотрим. — Тайри озабоченно покосился на закрытую дверь. — Хоть бы уж эти черные бараны убрались домой, — буркнул он. — И чего торчат, только белых разбередят, неровен час.
