и разговаривала с американцами, но всё же отставала. Она не успевала вникать и сосредотачиваться на заданиях. Кипя от напряжения, как могла пыталась подстроиться и влиться в студенческий строй.
В конце занятий Лина шаталась, одурев от наслоения информации, обилия терминов, имён и лиц. Но пересекая парк с каменными изваяниями, невольно улыбалась. Впервые с приезда, почувствовала себя в своей тарелке.
Ее словно щепку подхватило стремительное течение. Мегаполис закрутил в бешеном танце, немного резком и беспорядочном, но вполне переносимом. Он толкал вперёд, не оставляя времени печальным мыслям и заражал кипучей энергией ньюйоркцев.
Лина попрощалась со старыми и новыми знакомыми у выезда со студенческой стоянки. Марго демонстративно отвернулась в другую сторону. Пожав плечами, Лина поспешила на автобусную остановку. Она рассчитала, что если поторопиться, успеет до работы осмотреть Бушвик.
Лина потянулась в постели, слушая движение автомобилей за окном. Расслабленные мышцы упивались поздним утром и выходным.
Наперекор суете рабочих дней сегодня она хотела все делать медленно. Неторопливо приняла душ и долго пила кофе из большой чашки, предвкушая поездку в Метрополитен.
Надев удобные кроссовки, Лина вышла из дома и поднялась к Пятой авеню. Неспешно прогулялась вдоль Центрального парка, и вышла к серому каменному зданию с рядами величественных круглых колонн, словно вырубленному в размытом небе.
Взяла у информационной стойки план и осмотрелась. Смущённая размерами и массивностью музея, отказалась от дорогого аудиогида, прикрепила на футболку жёлтый круглый значок с буковкой «М». Снова покрутила головой... Как обойти за раз несметное количество залов? Подумала, и направилась в любимый отдел европейской живописи.
Лина бродила длинными галереями. Переходила от одного экспоната к другому. Подолгу задерживалась у полотен, а иногда осматривала вскользь. Работы мастеров заставляли цепенеть, врастать подошвами в холодные плиты. Живые, дышащие – они рвали канву реальности и замедляли время. Лина становилась хрупким мостиком, перекинутым от глаз к холсту, бесконечно шагая в сердце картины.
Она порывисто взмахнула рукой, обернулась, выразить чувства... и уронила кисть. Извинилась перед молодой китаянкой и перешла к следующей экспозиции.
Под огромным сводчатым потолком, Лина потерялась. Кроссовки не чувствовали пол. Она свободно падала, словно обломком метеорита никому и ничему не принадлежала.
Не знала, как долго стоит.
Демонический, перекошенный рот графа Уголино – обречённого с четырьмя сыновьями на мучительную смерть – сжирал огромные грубые пальцы. Колодец одиночества заточил скульптуру Жан-Батиста Карпо. Казалось, можно коснуться стылых стен, словно они реальны и Лина рассматривает их изнутри...
Шумные туристы обтекали слева и справа их замерший секстет. Она не двигалась. Безмолвно отбивалась от одиночества, опустившего голову на грудь. Хорошо понимала, что сама вложила ладонь в холодные пальцы. Шаг за шагом уходила от сверстников в другую сторону, в молчаливую пустоту и, зашла так далеко, что самые надоедливые отстали. Они остались с одиночеством вдвоём. Лина кормила его, лелеяла... И вот, оно выросло и зажало рот, не давая, крикнуть о помощи.
Как найти дорогу назад?
Лина поднесла ладонь ко рту, словно крик мог сорваться, и чуть не потеряла сознание.
– Какая приятная встреча.
Выронив блокнот, она обернулась, упёрлась взглядом в серый пиджак:
– ...мистер Олсен?
– Здравствуйте, Лина, – улыбка осветила резкое лицо, собрала лучики морщин у карих глаз. Ян поднял блокнот и выпрямился:
– Приятный денёк!
– О, Мистер Олсен, здравствуйте! Я… – Лина не находила слов, – счастлива вас встретить! – порывисто протянув руки, она пыталась успокоиться.
– И я бесконечно рад, видеть вас, – он пожал протянутые ладони. – Прошу, зовите меня по имени.
– Да, хорошо, Ян, – она перевела дыхание. – Не верю, что встретила вас в Нью-Йорке! Вы здесь надолго? Андрей Старков с вами?
Олсен непринуждённо рассмеялся, явно польщённый радостью в её голосе.
– Признаться, я не менее удивлён. Хотя думал о вас в кампании Ван Гога у «Пшеничного поля с кипарисами», вспоминая вашу любимую картину, которая ныне украшает мой кабинет. Но, молодая леди, чтобы обстоятельно ответить на все вопросы, мне придётся пригласить вас на чай, – Ян вскинул кисть; под обшлагом чуть потёртого рукава блеснули массивные золотые часы:
– Что скажете, если приглашу прямо сейчас? Неподалёку есть питейное заведение, где заваривают вполне приличный чай. Хотя сейчас и не время для чая, если вы понимаете, о чём я, – он усмехнулся.
– С радостью выпью с вами «вполне приличный чай» в неурочное время! – засмеялась Лина.
Помедлив долю секунды, она положила пальцы на изгиб предложенного локтя. Крепкая рука под тканью и основательное тепло успокоили взвинченные нервы.
Шагая в ногу, они спустились на первый этаж, оставили за спиной уже не гнетущие массивностью залы. На улице Лина подняла лицо к тёмному небу, поражаясь, как незаметно ускользнул день.
Ресторан на Мэдисон авеню взорвался изнутри светом дневных ламп. Он ослепил после тусклых объятий сумерек, сбил с ног духотой и гомоном посетителей.
Олсен уверенно шагнул вглубь. Официант провёл их к свободному столику. Они отошли от шума барной стойки в спокойствие жужжащих кондиционеров.
Лина улыбнулась букетику живых ирисов на желтой скатерти и тёплым глазам напротив. Ответная улыбка согрела резко и безоговорочно, как креплёное вино. Олсен сделал заказ и протянул руку:
– Можно?
Она подвинула к нему блокнот:
– Конечно.
Ян медленно переворачивал страницы. Загорелая кисть оттеняла бледно-зелёный манжет рубашки. Лина посмотрела на зарисовки.
Она вновь увидела унылые переулки, потрёпанные браунстоуны, заброшенные фабрики и патрульные машины на перекрёстках. Когда вышла на остановку, не могла поверить, что в получасе езды от Пратта. И сейчас заново переживала смешанное чувство, когда попала на соседней улице в фантасмагорический мир. Энергия художников авангардистов и дизайнеров проросла в трещинах зданий, расколах асфальта и щелках ржавых дверей уличным искусством андеграунда и стала частью самобытной культуры.
Невероятный треш, возведённый в абсолют на фоне городского пейзажа, оживлённого светом и тенью. Все цвета радуги акриловых, водно-дисперсных, аэрозольных красок смешались в замысловатых теггах, граффити, трафаретных изображениях, создающихся месяцами. Они взрывали мозг, как и инсталляции из покорёженного металла с колючей проволокой, и показ мод на фабричных решётках.
А дальше поворот и... улица пустынная, заброшенная и грязная. Бедное социальное жилье и новая промышленная зона. Уродливые обрисованные стены, унылые фаст-фуды, прачечные, подозрительные латиносы и чернокожие. И одно желание: убраться подальше в такой же чёрный и расхристанный Гарлем, с пожарными лестницами на фасадах и коробками баптистских церквей. Теперь он казался беззлобным неумытым хулиганом, по крайней мере, до наступления сумерек.
Но, именно Бушвик, стал для
