неё сердцем Нью-Йорка.
– Где это? – Олсен поднял голову.
– Район в северном Бруклине. До сих пор не пойму как относится к этому искусству. Сложные чувства. Вам нравятся?
– Нет. Это вандализм, а не искусство.
Задетая категоричностью тона, Лина замолчала.
– Вы похудели, – заметил Олсен, откладывая блокнот.
– Работа, учёба, Нью-Йорк… – она неопределённо повела плечом.
– Понимаю.
Под пристальным взглядом, Лина покраснела. Подвинула цветы, составляла с посудой композицию.
– Расскажите сначала, – попросил он. – Например, как вы очутились в Нью-Йорке?
– Это просто. Международное сотрудничество, программа обменена студентами. Я учусь в Институте Пратта.
– Знаю этот колледж. Мой знакомый читал в нем лекции. В каком общежитии вы остановились?
– Я... – она вернула цветы в центр стола, – я не живу в общежитии.
Олсен не задал очередной вопрос. Он неспешно разливал чай. Струйка молока закружилась в темной воде. Ян придвинул Лине чашку.
Длинная пауза накрывала стол невидимым куполом, не пропуская кислород. Мужчины у барной стойкой громко рассмеялись. Лина потянулась к воротнику рубашки, расстегнуть... и вспомнила, что в футболке. Виновато посмотрела в спокойное лицо Олсена. Не зная, чем заполнить молчание, снова взялась за цветы, но заметила и убрала руки под стол.
– Там, в канцелярии, в Москве… напутали. Возникло недоразумение, – набрав побольше воздуха, выпалила она. – Не оказалось места в общежитии, представляете? – рассмеялась, отчетливо слыша фальшь. Деловито помешала ложечкой в чашке:
– Не отказываться же от места, правда? Я арендую симпатичную студию. На моей улице нет молодёжи, одни пенсионеры, тихо, спокойно...
– Кто оплачивает колледж? – перебил Олсен.
– Это государственный грант.
– А квартиру, вы?
– Да, подрабатываю в магазине, – глядя в сторону, Лина громоздила словесную стену: – Работа всего в квартале от дома, даже успеваю после занятий забежать переодеться. Очень удобный для студентов график, повезло с ней...
– Повезло, – повторил Олсен, черты утратили праздное выражение, широкая челюсть выдалась вперёд:
– Вы обратились к университетскому руководству здесь? Или в Москве? Когда они устранят это «недоразумение»? Кто возместит убытки? Надеюсь вы наняли адвоката?
– Нет. Не обратилась, – опешила Лина. – Но, мне не нужна компенсация. И адвокат не нужен. Меня вполне всё устраивает.
– Как насчет ваших родителей?
Лина опустила голову, уставилась на сцепленные пальцы. Захотелось излить едва знакомому мужчине душу. Очистить её. Рассказать, как миллионы людей стекаются утром в Манхэттен на поездах, автобусах, из разных районов, предместий, других городов. Безумный час пик! Трясешься в переполненном вагоне метро спина к спине, и хочется взвыть от одиночества.
Пожаловаться на страх перед щупальцами нью-йоркской подземки, когда спуск в «кроличью нору» леденит сознание сценами из фильмов ужасов. Идешь, опустив голову, сторонишься городских психов и внушаешь себе, что в темноту юркнула кошка, а не крыса. Как обходишь на ступеньках бездомных и прибиваешься к самой длинной очереди. Такие же как она, желающие попасть в вагон с кондуктором. Потому что поезд едет в Гарлем, а не в Диснейленд.
До боли в сведённых мышцах, хотелось признаться, как хочется стереть из себя Новицкого. Как гадко смотреться в зеркало. Как страхи глушат в динамиках звук, а запретные мысли ничем не изгоняются, и чем сильнее не думаешь о них, тем думаешь не переставая...
Прикусив губу, Лина представила, как открывает рот, коверкает словами кондиционированный воздух, и Олсен отодвигает стул, брезгливо вытирает руки платком. Она посмотрела ему в лицо:
– Я совершеннолетняя, Ян. Мне скоро двадцать четыре, шесть из которых живу самостоятельно, и решаю сама, – она замолчала, но заставила себя договорить: – Я знаю, чего хочу. Не позволю никому вмешиваться. Даже вам.
– Понятно, – протянул Олсен, держа взгляд и будто что-то решая. И вдруг Лина увидела себя его глазами, вспомнила ресторан в центре Москвы. Он так же пристально смотрел, но выражение глаз было другое. Теперь в них читалась жалость.
Лина догадалась, что он сравнивает её, теперешнюю, с той – другой, а у неё вместе со щеками утратили цвет даже волосы. Она спрятала руки в карманы, отвернулась к тёмному окну.
– Похоже, у вас появилась цель.
– Или всё та же мечта, – не оборачиваясь, отозвалась Лина.
– Могу утверждать одно – вы не расскажете, пока не захотите. А знаете, – Олсен навалился на хрупкий стол локтями, – мне вдруг захотелось, чтобы вы захотели, – тёмные глаза сверкнули в полумраке пустого ресторана.
Лина посмотрела на свободные столики, решила, уже поздно, и пора прощаться.
– Но, я уважаю ваше решение, – продолжал Олсен. – Нравится ваша позиция. На крепких орешков у меня чутьё. Интуиция в делах порой важнее аналитики, – он расслабленно откинул плечи на стул.
Неуютно выпрямляясь, Лина нащупала под столом сумку. Ей не нравился разговор. Олсен нахмурился:
– Позвольте быть вам другом? Обещаю впредь не подвергать сомнению, вашу... самостоятельность.
– Спасибо, – она слабо улыбнулась, не особо понимая, как им дружить.
– Рад, что мы договорились, – он сунул руку во внутренний карман пиджака, вынул бумажник: – У вас завтра свободный день?
– Да.
– Замечательно. Приглашаю вас на дружеский пикник на яхте.
– Извините, Ян, но я не могу… – она завозилась с застёжкой на сумке, кое-как впихнула блокнот: – Мне, пора.
Лина поднялась, слишком расстроенная, чтобы вежливо прощаться.
– Милая девушка, ваш отказ огорчает меня, – Олсен поднялся следом. – Эндрю расстроится, узнав, что мне не удалось уговорить вас.
– Эндрю? В смысле Старков? Он будет там?
– Он и несколько американских партнёров с жёнами, – приятно растягивая слова, словно баюкая, промолвил Олсен. – Надеюсь, вы не против?
– Нет. Конечно, нет...
Лина залилась горячей краской, внушая себе, что ей только показался смех в глубине карих глаз.
Ворох одежды валялся по комнате. Лина не знала, что выбрать для пикника на яхте. Все утро пыталась представить себя – Натали. Впервые завидовала умению подруги выглядеть на сто и уместно в любой компании.
В десятый раз охватила глазами кипу вещей и наконец, пожала плечами. По сути, выбирает из джинсов – джинсы. Надела любимую темно-синюю пару ровного кроя с высокой талией, а сверху льняную рубашку канареечного цвета с длинными рукавами. Заплела свободную косу, зашнуровала кеды и перебросила сумку с альбомом через плечо. Захватив под мышку кожаную куртку, взглянула в окно.
Слепящие лучи солнца разогрели чистое
