команда. Персонал выглядит довольным, а гости наслаждаются отдыхом. На мой взгляд, видео принесло вред, но оно не было настолько плохим, чтобы вызвать негативную реакцию. Женщина вела себя так, будто намеренно устроила эту сцену. Не было причин для неутихающей критики в ее комментариях.
― А как же занятия? ― подстрекаю я, пытаясь догнать Чарли.
― А что с ними? ― кричит он в ответ.
Я прячу улыбку от ледяных ноток в его тоне, пока он идет к конюшне.
То, что Чарли Монтгомери выглядит так, будто он предпочел бы смертельную болезнь мне, идущей за ним по пятам, только усиливает мое желание измотать этого человека.
Я заставлю его улыбаться, даже если это убьет меня.
Все, что мне нужно, ― это неделя, чтобы ознакомиться с ранчо, а потом я смогу творить свою магию в уединении. Нам с Чарли Монтгомери больше никогда не придется видеться. Даже если от этой мысли у меня начинает болеть сердце.
Я делаю глубокий вдох и бегу за мужчиной, который оставил меня позади в клубах пыли.
― Просто делай свои дела, ― говорю я, слегка запыхавшись. ― Не позволяй мне мешать тебе.
― Ты уже мешаешь, ― ворчит он.
Я незаметно улыбаюсь. Я привыкла к тому, что люди несерьезно относятся к социальным сетям. Я видела сомнения на их лицах сегодня утром. Снисходительные взгляды, которыми обменялись братья. Они думают, что я не смогу это сделать.
Я не могу дождаться шанса доказать, что они ошибаются.
― Что это? ― Я указываю на большое красное здание, расположенное в двух шагах от конюшни. Вывеска перед входом гласит: ― «Дом воинского сердца».
― Это Дэвиса, ― говорит Чарли. ― Он занимается реабилитацией военных служебных собак. Работает с ними, пока они не поправятся, а потом либо возвращает их домой, либо мы позволяем им доживать свои дни здесь.
― Правда? ― Я делаю пометку в своем телефоне. ― Это круто, Чарли.
Он приподнимает шляпу и проводит большой рукой по своим растрепанным волосам.
― Когда у нас на ранчо появляется группа детей, мы приводим их сюда. Учим их быть добрыми к животным.
Мое сердце замирает от этих слов.
Это прекрасно. Интересно, знает ли он об этом?
Я останавливаюсь и делаю фотографии для Инстаграма. Когда я поднимаю глаза, Чарли исчезает за двойными голландскими дверьми, ведущими в конюшню.
Я прикусываю нижнюю губу и спешу за ним.
Меня встречает тихое ржание.
― О, Боже мой, ― выдыхаю я.
Огромная конюшня могла бы стать вторым домом. По обеим сторонам тянутся стойла. На дальней стороне ― большое помещение для хранения сена и небольшая кухня с раскладушкой и барной стойкой. Но у меня перехватывает дыхание не от размеров помещения. Это три лошади, высунувшие свои морды над дверьми стойл, их темные глаза полны любопытства.
Не поднимая глаз, Чарли затаскивает на чердак тюк сена и говорит:
― Поскольку ты все равно спросишь: черный ― это Призрак, гнедой ― Большой Рыжий, пегая ― Вессон. Всего у нас пятнадцать верховых лошадей. Остальных Колтон вывел на прогулку.
― А можно мне погладить одну?
Он выпрямляется и пожимает широкими плечами.
― Они все как котята. Выбирай.
― Я никогда не сидела на лошади, ― говорю я, подходя к ним поближе. Мой список дел меняется. Я мысленно добавляю ― прокатиться на лошади. Ускакать на ней в закат и представить, что я ковбойша, дикая и свободная.
На этот раз Чарли выглядит заинтересованным.
― Правда?
― Да. ― Я обхожу стойло, разглядывая Вессон. Коричневый хвост отгоняет мух. ― Никогда не ездила на мотоцикле, не каталась на волнах, не танцевала на стойке в баре и не принимала наркотики. Скучно, я знаю.
Чарли что-то бормочет, берясь за второй тюк сена.
Сомневаюсь, что он вообще меня услышал.
Прилив грусти, за которым следует чувство сожаления, накрывает меня. Оно остается внутри, воспоминания впиваются в меня, как пиявки.
Ближе всего к какому-то волнению в моей жизни я была, когда занималась балетом. Когда мне было семь, барре и плие стали моей жизнью. Я занималась часами. У меня была учительница, которую я обожала, и которая кричала ― вуаля! ― каждый раз, когда мне удавалось сделать пируэт. Когда я поднималась на цыпочки, мне казалось, что я могу достичь чего угодно. Это было самое большое счастье в моей жизни. Два месяца спустя я оказалась в больнице с диагнозом СВТ. Несмотря на заверения врачей, что со мной все будет в порядке, если я буду делать перерывы, отец не разрешил мне продолжить.
В тот день мне казалось, что я уже потеряла свою жизнь, хотя я была еще жива.
Моя рука касается щеки Вессон. Улыбаясь, я наслаждаюсь ощущением ее бархатной шерсти. Мягким дыханием из ее ноздрей. Она ― лучшее средство, помогающее мне сосредоточиться на том, что у меня впереди, ― на моей жизни.
Я слышу звук тяжелых шагов и оглядываюсь через плечо. Чарли тащит большой пакет с кормом, словно это легкая подушка. Я смотрю, как напрягаются его массивные предплечья, когда он заносит его в маленькую комнату.
― Что там? ― спрашиваю я.
― Комната для снаряжения, ― говорит он. ― Мы храним здесь все, что нужно для экипировки лошадей. Седла. Попоны. Лекарства.
Я бросаю последний взгляд на Вессон и подхожу к Чарли.
― Я могу помочь.
Он приподнимает край своей пыльной шляпы «Стетсон».
― Ты?
Его губы изгибаются то ли от недоверия, то ли от уважения, не могу сказать.
Я упираю руки в бедра, провоцируя его поспорить со мной.
― Да, я.
Долгое мгновение он пристально смотрит на меня. Затем он дергает в сторону своим бородатым подбородком.
― Хорошо. Возьми шланг и наполни водой все корыта.
В течение часа мы работаем вместе в тишине. Пока Чарли открывает набор для груминга и хорошенько расчесывает каждую лошадь, я раскидываю новую подстилку и доливаю воду. Это приятная работа. Работа, которую мой брат и мой отец ни за что на свете не позволили бы мне делать.
Я не задаю вопросов, я и так все вижу. Чарли гордится своим ранчо. Он сам работает здесь. Его уважают. Он добр к животным.
Это заставляет меня очень сильно хотеть спасти его ранчо.
Я вытираю вспотевший лоб, когда мое внимание привлекает какое-то движение. Охваченная любопытством, я иду к открытым дверям конюшни и выхожу наружу. Напротив находится большой огороженный загон, на котором две лошади танцуют что-то вроде
