— Что ты вытворяешься? Бойка?! Молчишь? Тогда домой дуй! Толку с тебя все равно нет.
— Да пожалуйста! — гаркаю в ответ и направляюсь к двери. — Уперся мне ваш баскетбол… — по пути, давая выход бессильной злобе, подбиваю ногой корзину с мелкими пластмассовыми мячиками.
Они с грохотом засыпают пол. Кому-то другому Кирилюк бы за подобное яйца вырвал, но меня и словом не останавливает. Очень даже жаль. Был бы повод сорваться.
Пока принимаю душ, дышу как зверь. Грудь яростно ходит туда-сюда. Распирает на каждом вдохе так, что, кажется, вот-вот треснет. Сердце, разгулявшись внутри этого выжженого ящика, тарабанит на разрыв. По венам не только кровь, но еще и бешеная гормональная смесь фигачит. Тело плавится, а по коже в это же время бежит дрожь.
«Варя мне нравится… Хочу к ней подкатить…»
«Ты мне друг или кто?»
Собираю себя в кучу. Не позволяю сознанию культивировать мои запревшие мозги и рассеивать все эти пропащие мысли. На хрен.
Выхожу из душевой и сталкиваюсь с Чарушиным. За ним тащится Фильфиневич. А потом и Тоха с Жорой подтягиваются.
— Франкенштейн прилетал, — поясняет Филя.
— Че хотел?
— Выдернул нас с трени. Велел переться немедленно к декану.
Никто из нас не нервничает, хоть и догадываемся о причине. Первый раз, что ли? Они обязаны сделать нам внушение. Мы должны склеить вид, что вкурили и раскаялись.
— Так что, дашь мне Варин номер? — бросает, будто между делом, Чара, пока мы впятером шагаем по полупустому коридору.
Желудок скручивает. К горлу толкается какая-то желчь.
— Откуда у меня, блядь, ее номер?
— Тогда… Не против, если я сегодня заеду к тебе?
— Она болеет, — бросаю, старательно контролируя голос.
— Прям пластом лежит? — никак не отцепится. — Так я проведать хочу.
— А заодно можно и подлечить, — вставляет Тоха и на пару с Филей ржет. — Хорошенько пропотеть, говорят, полезно.
— А чем она болеет? — хмыкает Жора, якобы его это реально заботит. — Если ангина, советую горловой. И слить, конечно…
Внутри меня такая волна ярости хуярит, ничего не соображаю, когда хватаю друга за барки и как клещ вцепляюсь пятерней ему в глотку. Вцепляюсь и замираю. Не то чтобы резко остываю. Колотит по-прежнему, но проблеск ясности в сознании тормозит действия. И сказать ничего не могу. Выпадаю из реальности, как долбанутый шизик с внезапными переключениями между личностями.
— Какого хера? — хрипит Жора. — Ты чего, бля?
— Ничего, — выплевываю и с силой его отталкиваю.
Остаток пути преодолеваем в тишине. Меня она почему-то больше напрягает, чем вся предыдущая трепня. Ничего удивительного, что в кабинет декана я вваливаюсь бешеный и наглый.
— То, что вы сделали в субботу, за всякие рамки выходит, — впаривает наша краснолицая деканша Ольшанская и, зло сверкнув левым прямо смотрящим глазом, нервно тычет какие-то кнопки на пульте. — Бедная девочка…
Фильфиневичу респект и уважуха — четко взял Центуриона крупным кадром. Едва вижу ее на большом экране, что-то внутри дергается и сливается.
Быстро отвожу взгляд. Сглатывая, не к месту вспоминаю все эмоции, что испытал в тот момент. Какая-то бесовская хрень, но поступок Любомировой, то, как именно она это провернула, заставил меня не просто оторопеть. Намешало за грудь столько всего, что страшно было разбирать и идентифицировать.
— Я… с тобой… никуда… не поеду… — слышу то, что и так помню.
Мне не нужно смотреть на экран, чтобы увидеть, как она стоит под дождем и трясется. Без моего на то влияния, то и дело из глубин памяти ее дрожащие губы лезут.
«Я… с тобой… никуда… не поеду…»
А потом глухую тишину кабинета заполняет тонкий, дрожащий и вместе с тем сильный голос, и у меня перехватывает дыхание. Едва справившись с этой ебучей фигней, сдавленно ржу, когда Тоха вытягивается и с издевкой припечатывает на грудь ладонь. Но в действительности мне ни хрена не смешно.
— Шатохин! — истерично орет деканша, но даже у нее не получается перекрыть назойливый бархатный колокольчик под кодовым земным прозвищем Центурион. Чертов ангел… — Прекрати это позерство!
— А я не могу! Нас ведь с детства учили: под гимн встаем, руку на сердце, и подпевать. Скажите спасибо, что я не пою. Иначе у вас точно случился бы эпилептический припадок.
— Просто прекрати!!!
— Это безусловный рефлекс. Слышали о таком? — уперто долбит этот клоун. — Пока она будет петь, я буду так стоять.
— Ну ты… — зло фыркает Ольшанская и, наконец, останавливает воспроизведение. Шлепнув по столу ладонями, поднимается, прежде чем объявить: — Мы с коллегами посовещались, и я приняла решение отстранить вашу пятерку от тренировок по баскетболу и… — внушительная пауза, во время которой у самой же деканши блудливый глаз дергается. — Бойко, Чарушин, Фильфиневич, Георгиев, Шатохин, — с очевидной неприязнью выговаривает наши фамилии. — Ваши заявки сняты с киберспортивного турнира!
Едва ее адский голос глохнет, в кабинете начинается откровенный кипиш.
— Что, блядь? Да кто вы, мать вашу, такие? — ору я.
Тоха закрывает лицо и дико горланит в ладони. Филя эксцентрично смахивает какие-то папки. Жора стучит по столу кулаками. Только Чара никаких действий не предпринимает.
— Сейчас же уймитесь! — имеет наглость повысить голос прыщ, который называет себя нашим куратором. — Мы слишком многое вам спускали! И все здесь понимают, что тому служило причиной. Но теперь… — тянет резину, пока я, с трудом контролируя дыхание, свирепо таращусь на него. — Я разговаривал с Ренатом Ильдаровичом. Он одобрил наши действия. Так что, ребята, не усугубляйте. Мне бы не хотелось отстранять вас еще и от занятий.
— Кто ты такой, чтобы брать на себя такие решения, а? — надвигаюсь на старика.
Чара, как обычно, хватает меня за плечи и оттаскивает в сторону.
— Спокуха, брат. Потом решим. Не сейчас.
А мне и его охота размазать. Все заебало! А если учесть реакцию отца… Кому-то точно недолго по земле ходить! Сцепляя зубы, яростно циркулирую воздух. Указывая пальцем на Франкенштейна, даю понять, что с ним еще не закончил, и, отпихивая всех, покидаю гребаный кабинет.
Как я могу ее не трогать, если меня на куски рвет? Даже время, что уходит на дорогу, не способно меня утихомирить. Грохочу входными дверями, взлетаю по лестнице и врываюсь в комнату к чертовой пищалке.
— Это ты придумала, а? — ору и стремительно приближаюсь к ее кровати. — Отвечай! Решила, таким путем тебе и твоим баранам что-то светит?
— Я не понимаю, чего ты разъяряешься… — шипит Центурион, выползая из-под одеяла и приземляясь аккурат передо мной.
А я сходу теряюсь от желания запихнуть ее обратно. Обратно вместе с собой.
Какого хрена она на меня так действует? Почему она?
Мелкая, противная, заносчивая, вездесущая, скучная заучка!
И до подбородка мне не доросла, а стоит и вымахивается. В глаза смотрит, будто это она меня убить готова. Если бы позволил, взобралась бы на руки и вцепилась. Долбаная кровососущая пиявка. Все из-за гребаного адреналина. С выбросом этого гормона всегда хочется секса, а рядом с Любомировой я его произвожу в немыслимых количествах, потому что… Она меня бесит!
— Не понимаешь, блядь?! К отцу ты ходила? Настучала? Слила меня с турнира, а теперь еще делаешь вид, что ни при чем?!
— Никого я не сливала! Ты просто идиот!
— А ты идиотка!
— И никому я не жаловалась! Ты идиот! Ты! — долбит мне в грудь пальцем.
Тут же перехватываю ее запястье. Резко дергаю в сторону. Почти не думаю о том, что причиняю боль. Почти.
Наклоняясь, приближаю к ее порозовевшему лицу свою пылающую рожу.
— Уверен, что ты и без меня хрен чего стоишь!
Хотел бы я сказать, что не ощущаю ее запаха и тепла ее дыхания. Только это, мать вашу, будет неправдой. Раньше в моменты злости не обратил бы на такое внимания. А сейчас впитываю и поглощаю. Мельчайшие детали и черточки замечаю. Каждый миллиметр. И взгляд этот — черный и огненный. Из-за него у меня все системы контроля трещат. Я сам по швам расхожусь.
