— Не хочу я с ним дружить теперь… — уныло выдыхаю я. — Просто пусть отстанет.
Сама не знаю, что именно вызывает у меня столь сильное расстройство.
— Пойдем, подброшу тебя домой, — закидывая мне на плечи руку, увлекает к своей машине.
Взгляды, которыми нас провожают остальные ребята, заставляют меня смутиться и покраснеть. Мне никогда не приходилось ходить с парнем в обнимку, и уж тем более я не успела побывать в роли чьей-то девушки.
За рулем Чарушин такой же безумец, как и мой сводный братец. У меня, конечно, прав на управление автомобилем нет, но даже я понимаю, что они нарушают. Еще эта громкая дурацкая музыка! Неудивительно, что они друзья.
— Чего такая грустная?
— Да так… — вцепляясь в ремень безопасности, умудряюсь пожать плечами. — Переживаю немного.
— Из-за вечера?
— Ага.
— Все будет нормально. Доверься мне.
Ничего другого мне, похоже, не остается.
Артем, как обычно, заезжает во двор Бойко. Хорошо, хоть не выбирается из машины, чтобы проводить меня до двери. Это было бы чересчур неловко. Я и так чувствую себя рядом с ним в постоянном напряжении.
Тем более что, когда вхожу в дом, в гостиной уже поджидает мама.
— Кто это тебя подвез? Чарушин, что ли? — удивляется она.
— Да, он.
— Варя… — начинает и замолкает. По расползающемуся вдоль ее щек румянцу догадываюсь, что мама испытывает определенный дискомфорт, но еще не могу понять, из-за чего. — Артем нехороший парень. Я тебе не разрешаю.
— Ах… Мам… — смеюсь я. — Должно быть, трудно начинать такие разговоры, когда твоей дочери уже восемнадцать лет!
— Чего это ты веселишься? — выпаливает мама и краснеет пуще прежнего.
— Как хорошо, что все эти фишки в подростковом возрасте мы благополучно проскочили, — продолжаю с тем же сарказмом. — Ну, не совсем благополучно. Учитывая, что причиной тому было мое частое нахождение в больнице и восстановление после операции.
— Варя…
Я уже поднимаюсь по лестнице, поэтому маме приходится меня догонять.
— Ты меня пугаешь? — прилетает мне в спину. — Может, ты пьяна?
— Может, — снова смеюсь я. Захожу в комнату и сразу же начинаю раздеваться. Под пристальным взглядом заменяю блузку домашней кофтой. Не люблю оголяться перед кем-то, но мама все мои шрамы сотни раз видела. Неприятно только мне, а она привыкла. — Не пью я, мам. Что ж я — самоубийца? Нет, — аккуратно цепляю юбку на вешалку и тянусь за лосинами. — Я сегодня к Кате с Леной пойду. Может, ночевать у них останусь, окей? — на самом деле не спрашиваю, а сообщаю беззаботным тоном в процессе продевания ног в штанины.
— Ты же знаешь, что я не одобряю, когда ты ночуешь вне дома, — говорит и хмурится.
— А бабушка мне разрешала все! — предъявляю с упреком.
— Что все?! — не остается в долгу мама. — Ты уточняй, пожалуйста. Ни по каким подругам ты точно не ночевала.
— Не ночевала, потому что не было возможности, — знаю, что в моей потерянной юности нет виновных, но все равно иногда сержусь. А сейчас и вовсе нервная система в каком-то перевозбуждении находится. — Ни ночевать где-то, ни гулять, ни напиваться… Ничего! А теперь хочу!
— Что «хочу»?
— Все хочу, — выпаливаю порывисто и замолкаю. — В разумных пределах, конечно, — уточняю поспешно, пока мама не грохнулась у меня на глазах в обморок. — Ну, ты же знаешь, что у меня «светлая голова», — цитирую слова учителей. — Мне можно доверять. Мне можно доверить все! Даже чью-то жизнь, — иронизирую, хоть этот юмор понятен мне одной.
Мама не должна знать, куда и зачем я отправлюсь вечером.
— Хорошо, — сдается она. — Только будь на связи, пожалуйста. И лучше, конечно, без ночевки. Позвонишь, я закажу тебе такси.
— Мам, я взрослая. Если что, сама могу, — вроде спокойно, но с некоторым раздражением напоминаю я.
— Знаю, — со вздохом отзывается та. — Просто переживаю, чтобы тебя не обидели. Тут такие студенты… — долго подбирает слова. — Сама видишь, не все они — нормальные люди, — еще один вздох. — После инцидента у крепости я не могу не волноваться. Чудо, что Ренат не исключил всю пятерку! Ты бы видела его глаза… безумные!
— О, я представляю!
Мама такая наивная. Будто он мог их исключить. Словно что-то подобное происходит в первый раз. Как же!
— Не знаю, как Виктору Степановичу удалось его успокоить, — продолжает мама вспоминать. — Вы же с Кириллом вроде неплохо ладите, да?
- Ой, мам, — отмахиваюсь как можно беззаботнее. — Ну, я же вам объясняла! Все не так, как кажется. Это просто прикол! Никто никого не вынуждал становиться на колени и петь под дождем. Мы все это разыграли, а Курочкин… Ну, Виктор Степанович, воспринял это слишком серьезно.
— Не знаю, не знаю… Лично мне такие приколы тоже не нравятся! Больше в таком не участвуй, пожалуйста.
— Хорошо, — обещаю, прекрасно осознавая, что в действительности от меня ничего не зависит.
У ненависти нет срока годности. Если план Чарушина и сработает, вряд ли надолго… Кирилл в любом случае продолжит жестить. А я хоть и устала от его нападок, тоже игнорировать и молчать не могу. Но сейчас мне нужна передышка, иначе и правда случится что-то плохое… что-то очень плохое.
Остаток дня до вечера заняться мне нечем. Так волнуюсь, что даже любимая научная документалка не увлекает. Пялюсь на экран и ничего не усваиваю. С книгами еще хуже. Берусь то за одну, то за другую историю, но не могу сосредоточиться. Две минуты, и выпадаю из текста.
Осознаю, что причиной душевного хаоса является Кирилл. Но никак не понимаю, в чем конкретно причина. Он и так мне прилично крови попортил, зачем думать о нем и волноваться, еще и когда его нет рядом? Не могу же я забивать им свою «светлую голову» сутками?!
Не хочу, но могу.
Невыносимая чертовщина. Невыносимая.
Бойко дома так и не появляется. Он в последнее время вечно где-то пропадает. Его отца это, к моему изумлению, совсем не волнует. Ренат Ильдарович психовал лишь из-за соревнований. Стоило мне нагородить чуши про запланированный флешмоб и попросить отменить наказание для ребят, тут же согласился. Вот только условие, которое он выдвинул, Киру вряд ли понравится.
21
Я хочу использовать второй день…
© Кирилл Бойко
Game over. Не успел сохраниться.
Уже несколько часов сижу, обхватив руками руль, и бесцельно пялюсь в лобовое стекло. Внешне, наверное, являю самый отрешенный вид. Только внутри все еще идут отголоски дрожи. Баллов пять, но было ведь и двенадцать. После такого не может быть выживших.
Но я-то переживу.
Как иначе? Никак.
Оглушен. Но жив.
Не понимаю только одного. Как можно кого-то так сильно ненавидеть и одновременно… Что? Как назвать эту проклятую тягу? Какое-то помутнение рассудка? А в груди что?
Ненавижу ее… Ненавижу ее в себе.
Отец снова трубу обрывает. Принимаю вызов, когда чувствую, что могу говорить без примеси странных эмоций.
— Где ты опять пропадаешь? — горланит «папочка».
— Дела возникли.
— Какие дела? Ты издеваешься?
— Нет.
По голосу слишком очевидно, что мне похрен на его ор. Не работает. Адаптация давно пройдена. А сейчас еще и эта чертова сводная сестра все заместила. Рефлексы и инстинкты только на нее срабатывают.
Пройдет.
Как иначе? Никак.
— Когда будешь дома? — вновь врывается в воспаленное сознание голос отца.
— Скоро.
Конечно же, «папочка» не верит этому заявлению. Молчит какое-то время. Но на меня даже эта пауза никакого воздействия не имеет.
— Не испытывай мое терпение, — выдыхает, наконец, не тая угрозы.
Насрать.
— Хорошо. Давай.
Естественно, Фильфиневич опаздывает. В половине восьмого около преподавательских домов прогуливаются только Тоха с Жорой. При условии, что нахальное и неторопливое пересечение местности с бейсбольными битами наперевес можно считать променадом. Извлекаю из багажника свою удлиненную дубину и с чувством полной безнаказанности лениво перебираю ею тротуарную плитку по направлению к притормозившим в ожидании меня парням. Нерводробительный перестук усиливаю беззаботным и вальяжным насвистыванием.
