Замечаю, как у Златы от лица отливает вся кровь. Она бледнеет так, что, кажется, вот-вот лишится чувств.
— Я не стану этого делать, — говорю громко и твёрдо.
— Станешь, мент, ещё как станешь, — ржёт козёл. — Я умею убеждать.
Он кивает одному из своих шакалов, тот подходит ближе и приставляет мне пушку к виску. Не впервой, мать вашу.
— Давай, ментяра, некрасиво заставлять девушку ждать.
— Пошёл ты, Паша.
Он снова кивает, но уже другому охраннику. У меня челюсти сводит, когда тот своими лапищами хватает Злату за волосы и прижимает спиной к себе, подперев дулом пистолета ей подбородок. Она всхлипывает и начинает дрожать, неотрывно смотрит на меня. Ищет защиты, какой-то подсказки.
— Или, может, ты тоже любишь наблюдать? — насмешливо продолжает Добролюбов. — Или сто-о-ой! Я понял. Тебе сперва возбудиться надо, да? Если она сейчас отсосёт одному из моих парней, у тебя встанет.
Он труп. Я лично прострелю ему башку при первой же возможности. Знаю, что это эмоции, а оружие и эмоции — плохое соседство. Но эту тварь я застрелю лично.
Злата вскрикивает, когда к ней подходит ещё один упырь, они опускают её на колени, один продолжает держать за волосы и прижимать к лицу пистолет, а второй начинает расстёгивать ремень.
Задания бывали разные, приходилось видеть всякое. Тяжело было, снилось потом. Но тот огонь, что устремляется по венам сейчас, ни с чем не сравнить. Была бы моя воля и способность, обернулся бы диким зверем и рвал всех тварей сейчас на куски. Но если сейчас хотя бы дёрнусь, они меня пристрелят, потому что я для них не особо ценен, а вот над Златой поиздеваются, а когда сломается, отдаст что нужно, убьют и её. Поэтому мне стоит взять себя в руки и попытаться сделать всё, чтобы выиграть время, пока за нами не придут.
— Я согласен, — говорю громко. — Скажи, чтобы они убрали от неё руки.
Добролюбов довольно ухмыляется и хлопает в ладоши, давая знак своим парням. Тот, что расстёгивал штаны, отходит от Златы, второй вздёргивает её на ноги, а потом толкает ко мне. Она делает по инерции два шага, а потом почти валится в мои руки, хватается пальцами за рубашку и крепко сжимает, утыкаясь носом мне в грудь, всхлипывает. Её тонкое тело бьёт крупная дрожь. Прижимаю её крепче.
— Не надо, Демид, — шепчет исступлённо. — Пожалуйста.
— Маркиза, мне жаль, — внутренности будто ржавым огромным гвоздём рвут, полосуют. — Придётся потерпеть. Нам надо выиграть время. Она вжимается ещё сильнее и качает головой.
— Не надо. Они всё равно нас убьют.
— Не убьют. Не сразу. Этот ублюдок любит развлекаться.
— Ну хватит прелюдий! — выкрикивает мудила. — Камеры! Мотор! Уже всё готово. Потом познакомитесь. Если мне понравится. А если нет — пристрелю обоих. Так что постарайтесь.
Хлопает дверь и в зал входит девчонка. Невысокая, глаза в пол опущены. Молоденькая совсем, и двадцати не дашь. Вид затравленный. Не глядя по сторонам, проходит между рядами и опускается перед Добролюбовым на колени. Херов извращенец. Где ж тебе, упырю, такая фамилия досталась-то?
Охранник с пушкой отходит от меня на пару шагов, но дела это сильно не меняет. Движением пистолета он намекает поторопиться. Твою мать. Просто пиздец. Перемещаю ладони Злате на плечи и чуть подталкиваю к бильярдному столу. Она каменеет, упирается своими кулачками мне в грудь, сопротивляется.
— Злата, тише.
Невыносимо смотреть сейчас в её глаза. То, что плещется сейчас в них, убивает. Но надо действовать, иначе у ублюдка закончится терпение. И действовать придётся мне. Она пусть останется в отрицании, пусть, если ей так будет проще. Пусть потом ненавидит люто. Но сейчас это надо сделать, пока есть шанс уцепиться за возможность спастись.
Резко разворачиваю её к себе спиной и подталкиваю к столу.
— Закрой глаза, Маркиза, — шепчу ей. — Не смотри на них всех. И не сопротивляйся — так будет проще.
Все присутствующие затыкаются. В зале повисает тишина. Такая плотная и массивная, что пригвождает к полу. Надавливаю Злате ладонью между лопаток и укладываю грудью на бильярдный стол. Она сгибает руки в локтях и сжимает кисти в кулаки, закрывая ими лицо. Тихо вздрагивает. Плачет.
Расстёгиваю свой ремень и замок на брюках. Действую механически, стараясь не анализировать. Скольжу ладонью ей под платье по бедру, добираясь до резинки чулок. Внизу живота что-то словно вздрагивает, и член оживает. Тело, физиология — убийственная простота.
Цепляю тонкую ткань её трусиков и стягиваю их до бёдер. Злата перестаёт дышать, когда касаюсь её нежной плоти пальцами. Напрочь сухая. Больно ей будет.
Что вообще за карма такая — причинять физическую боль женщине, которую хочется ласкать больше всех? У нас же кроме того первого раза и не было больше. И это мне было кайфово, а ей то больно, природой так заложено. И вот спустя десять лет, по стечению таких извращённых обстоятельств я снова вынужден наполнить её тело болью.
Платье всё прикрывает, эти уроды хотя бы не видят её наготу. Продолжаю гладить её, трогаю, чувствую, как напрягается, когда скольжу пальцем внутрь. Ну давай же, Маркиза, отреагируй хоть немного. Знаю, ситуация — сущее дерьмо. Но хоть самую малость, тебе ведь самой проще будет.
Кажется, её тело тоже отзывается, хоть и незначительно. Ставлю ноги так, чтобы она не смогла сдвинуть свои, чуть надавливаю на поясницу, намереваясь войти в её тело.
— Эй, — вдруг отзывается Добролюбов хрипловато, сжимая волосы девчонки, что трудится над его членом, и притормаживая её, — а как же взгляд глаза в глаза, подёрнутые поволокой страсти? Так не интересно. И Глебка может не поверить, лица то не видно. Переверни её, а то придётся снимать совсем близко.
Гондон. Тебя я обязательно переверну, когда буду всаживать пулю между глаз.
Сгребаю Маркизу в охапку и переворачиваю, кладу спиной на стол. Нависаю над ней, стараясь закрыть собой максимально. Снова до хруста сжимаю челюсти, когда она цепляет мой взгляд своим. Словно в макросъёмке, отмечаю, как крупные слезинки скатываются по её вискам, теряясь в белокурой копне. Она вытягивается струной и сжимает кулаки, царапая ногтями зелёное сукно на столе.
Больше тянуть не хочу. Сгибаю
