им, и я, поглядывая на дверь, усаживаюсь в его кресло, откидываюсь на спинку и закрываю глаза.
Я умею держать в себе чувства. Я никогда не дам ему понять, что его легкомысленное отношение меня задело. Вообще, если надо, скажу, что таких как он у меня десятки.
Бросаю взгляд на фотографию. Мальчику здесь года три. А сколько сейчас? Когда была сделана фотография? Почему они с женой не живут вместе.
Я смутно пытаюсь вспомнить, из-за чего они тогда скандалили, но сохранился лишь яркий эпизод в туалете, и как я не хотела поддаваться странному томлению, ноющей боли внизу живота.
А вчера почти поддалась. Почти стала любовницей. Может, по началу он меня бы и не уволил, но со временем это стало бы мешать. А это значит. К лучшему все. К лучшему.
Три дня тянулись невыносимо долго. Владимир звонил, что-то узнавал, отдавал распоряжения и ни разу, ни единым словом не намекнул, что между нами что-то было. А, собственно, ничего ведь не было.
Но это не помешало мне узнать подробности его семейной жизни. И что орал на жену тогда он не зря. Что изменяла она ему и ребенка грозилась отобрать и пол компании, когда он разводиться решил.
Правда, расстроило это еще больше. Даже если он захочет быть со мной, вряд ли готов лишиться семейного предприятия. А я не уверена, что смогу играть роль любовницы. А если и смогу. Как потом в глаза себе смотреть и людям, которые будут уверены, что я брак чужой разрушаю. И сыну его. Как?
Вечером третьего дня, когда Владимир сухо и устало сообщил, что будет ночью, я стала нервничать. Я не задумывалась, но понимала, что скучаю по тяжелым, жадным взглядам, мурашкам, которые уже словно поселились на моем теле и, стоило Владимиру приблизиться, танцевали джигу.
Я поужинала котлетками с картошкой, позвонила врачу матери, чтобы узнать, какое у нее состояние. Отчим отправил ее на лечение, и я буквально вынудила его заплатить за год вперед. Все потому что дома ее оставлять было нельзя. Она могла пораниться. Понятно, что год закончится быстро, и мне придется выискивать средства, чтобы оплачивать лечение дальше. После того, как отчим сбежал, я понимала, что это неизбежно.
Эта мысль еще больше дала мне установку только на работу в этой компании. И я даже проверила дела на завтра. Утром я его увижу и мне нужно быть крайне собранной. Дать понять, что, как и для него, вечерний эпизод лишь мираж, который никогда я не увижу снова.
Но чем позднее становится, тем больше растет мое волнение. Владимир приземлился час назад и по ночным дорогам уже должен был доехать до дома. Не зря же я даже телевизор не включаю. Слушаю. Не могу уснуть, пока он не зайдет в квартиру. Живой и невредимый.
Тем более у него завтра встреча в администрации.
Еще минут пятнадцать спустя я все-таки решаюсь его набрать. И что интересно, отвечает он сразу.
– Говори быстрее.
Злой чего-то.
– Владимир Прохорович, – что же сказать? Я волнуюсь? Приезжайте скорее? Я, конечно, видеть вас не хочу, но буду рада, если вы будете на одной со мной лестничной площадке. – У вас завтра встреча в администрации.
– Это все?
– Ну да. Просто вы прилетели час назад, и я подумала…
– Я перед тобой отчитываться не должен, – говорит он, и я вдруг понимаю, что он пьян.
– Не должны, конечно. Извините, – хочу я трубку положить.
– Полина!
– Что?
– Куликова, ты не заболела? Раньше ты на мою грубость отвечала грубостью, – что? – дерзила и бесила меня. Мне это нравилось. А теперь я общаюсь словно с роботом. Каждый день.
Кто бы говорил.
– Вы меня нанимали, чтобы я работала, а не развлекала вас.
– В тот день тебе неплохо удавалось совмещать.
– Не понимаю, о чем вы.
– Ну точно. Со мной ты не понимаешь, о чем я. Все потому что ты что-то там услышала. А как на обеды ходить с женатым Николаенко, так это нормально?
– Что?
– Ты глухая? Николаенко. Какого хрена он с тобой в буфете сидел?
Ну да, секретарь главы коммерческого отдела Эдик Николаенко увязался за мной вчера и сегодня. Но это было настолько скучно и уныло, что я даже не стала думать об этом приеме пищи. Никак иначе не назовешь наш обед. Он что-то говорил, а я кивала, вежливо улыбалась и отсчитывала минуты до возвращения начальника.
– Мы просто обедали. И вообще, я не обязана перед вами отчитываться. У вас для этого жена есть.
– Мы не живем вместе пять лет.
– Но не разводитесь, значит, не планируете. Зато как развлекаться, давая призрачные обещания, пожалуйста. Знаете, кто вы после этого?
Зачем мы опять об этом заговорили. Зачем опять ковыряем эти свежие рубцы, причиняя себе страдания. Три дня он, значит, строил из себя ледяного короля, а теперь…
– Ложись спать.
– Что? – я ведь даже слово не подобрала. Потаскун, например. – Это тут при чем.
– При том, что завтра у тебя тяжелый день. Ты будешь очень долго стоять на коленях и развлекать меня, как ты сама выразилась, когда я покажу, что уже подал на развод и потому что увидишь, за какие бабки я откупаюсь от бывшей, чтобы твоя девичья душенка была спокойна.
Я от шока падаю на диван.
– Вы поэтому такой злой? Денег жалко?
– Конечно, злой, ты мне обошлась в десять миллионов рублей. Ну вот на хрен ты мне позвонила. Сидел нормально, пил, теперь к тебе хочу. Тебя хочу, пиздец. Думаю о тебе постоянно. Как вспомню, на чем мы остановились, выть хочется.
Я прикрываю глаза, пытаясь придумать, как противостоять безумной радости, что плещется внутри меня.
Я ведь не должна ему верить. В конце концов, он может врать, чтобы залезть ко мне в трусы.
Но я ведь нутром чувствую, не врет. И счастье в груди селится, а мурашки пляшут свою джигу.
– Ты правда разводишься? Из-за меня?
– Нет, из-за твоей шикарной груди. Так хочется тебя поиметь, что решил разориться.
Я смеюсь, ложась на спину и пытаясь унять сердце, что рвется из груди. Как же хорошо, что я ему позвонила. Промаялась бы еще одну бессонную ночь, а так буду спать счастливой. Возбужденной.
– Не пей много, завтра вставать рано.
– Была бы рядом, разбудила.
– Ты уже большой мальчик.
– Мой большой мальчик очень хочет в твою маленькую девочку. Признайся, думала обо мне?
– Только в очень отрицательном ключе, – хмыкаю я. – Ты был очень груб при разговорах по телефону. Даже не попрощался ни разу.
– Или
