еще несколько дней назад сказала, что вижу, какими глазами ты смотришь на Даню. Никакой дружбы между вами нет и быть не может. Я это понимаю. Но это я. Поверь, в глазах других сегодня не произошло ничего сверхъестественного.
– Саша меня не простит, – слова застревают в горле, но я все-таки произношу их.
– Твоему Саше не помешало бы уделять тебе побольше времени, – без обиняков заявляет подруга. – Оставить тебя одну на полчаса перед Новым годом, а потом вернуться и бряцать оружием – хреновая политика.
– Он с отчимом разговаривал, – говорю я в его защиту.
– Ну а ты с Даниилом. Или ты должна постоянно сидеть одна, как жена декабриста? Мужики очень прямолинейны, Мира. Скажешь ему, что это было по-дружески. Порыв. Случайность. Ошибка. Да что угодно.
До этого момента я тереблю шелк своего платья и разглядываю пол, но когда Ленка произносит последние слова, поднимаю взгляд и недоверчиво смотрю на нее. Ошибка?
– Да ну, Мирослава, – в глазах подруги плещутся удивление, недоверие и шок. – Это ведь была ошибка? Только не говори мне, что влюбилась в Благова.
– Нет, конечно, – растерянно бормочу я. – Я Сашу люблю.
– Ну, Даня, конечно, смазливый мужик, сексуальный, сильный, напористый. Мы, девки, от таких с ума сходим. Но ты же всегда была такой благоразумной. Никогда не думала, что ты потеряешь от него голову.
– Я тоже не думала, – шепчу я.
– И даже это не повод тут прятаться, – разумно заявляет Лена. – Ты не сделала ничего плохого.
Я кусаю губу и заламываю пальцы. Не хочу я прятаться, но и идти в клуб тоже не хочу. Больше всего на свете мечтаю забиться в угол в своей комнате и никогда оттуда не выходить. Чтобы не искать осуждение в глазах Саши. Чтобы больше никогда не видеть Даниила.
– Пошли! – Ленка решительно берет меня за руку и тянет за собой.
Когда мы выходим из зала, никто не обращает на нас внимания. В воображении я уже нарисовала себе драматическую тишину, после которой меня закидают камнями, но веселье вокруг продолжается, а до меня никому нет дела.
Облегченно выдыхаю, бросаю взгляд на то самое место, где я стояла с Благовым, и едва сдерживаю стон досады. Надежда на то, что кто-то мог не увидеть нас там, тает как дым – сейчас это место прекрасно освещено прожекторами.
Пока мы идем к столу, я глазами ищу Сашку. За столом его нет, и я сканирую зал в поисках его фигуры. Когда наконец нахожу – столбенею и чувствую, как сердце ухает в пятки. Предчувствие надвигающейся катастрофы становится таким сильным, что меня трясет.
Саша стоит у дальней стены возле самого бара. Не один. С ним Благов. И, судя по напряженной позе моего парня и развязно ленивой – Даниила, разговор между ними проходит в условиях теплоты Полярного круга.
В мозгу вспыхивают предположения, одно безумнее другого, о предмете их беседы. И возникает странное, фантастическое чувство, будто этим вечером я перешагнула порог Зазеркалья, где все, что я считала невозможным, становится реальностью.
Я стою как вкопанная и не могу оторвать от них глаз. Слушаю шум крови в ушах и отчаянно хочу исчезнуть.
Первым меня замечает Благов. Его синие глаза впиваются в мое лицо, будто пытаясь прочитать все мысли, бровь ползет вверх. Вслед за ним голову поворачивает Сашка. Смотрит настороженно, сквозь зубы цедит что-то Даниилу и пружинистой походкой движется ко мне навстречу.
Когда нас разделяет меньше метра, он протягивает руку, по-хозяйски поправляет прядь волос, упавшую мне на лоб, и тянет к себе. Я вздрагиваю, но не уворачиваюсь, хотя в его действиях чувствую фальшь. Сейчас он неискренен. Все, что он делает, – делает напоказ.
– Потанцуем? – предлагает он.
Я не хочу танцевать. Но чувство вины, которое плещется во мне, соглашается за меня.
Сашка ведет меня на танцпол и притягивает ближе. Одна его рука ложится мне на спину, другая покоится чуть ниже талии.
Я люблю танцевать. Всегда любила это делать с Сашкой. И музыка прекрасная – медленная и красивая, но я не могу расслабиться.
На протяжении всего танца избегаю смотреть в тот угол, где стоит Даниил. Может быть, он ушел, с надеждой думаю я. Трудно представить, что он долго будет переживать. Но когда я все же бросаю взгляд в ту сторону, понимаю, что снова его недооценила.
Он стоит на прежнем месте, сложив на груди руки, и, нисколько не смущаясь, даже не пытаясь скрыть свою заинтересованность, с мрачным выражением на лице и кривой улыбкой сверлит меня взглядом.
Я судорожно сглатываю. Отворачиваюсь. Я больше не вижу выражения его глаз. Но почему-то знаю, что он снова бросает мне вызов.
Вслед за самой длинной и пьяной ночью в году приходит эмоциональное похмелье. Мое длится уже три дня.
Сейчас вечер. Я в одиночестве лежу на кровати в нашем с Сашей номере и смотрю на темный кусочек неба за окном. По щеке катится одинокая слеза, которую я быстро промокаю уголком одеяла. Чувствую себя одинокой и растерянной – каникулы мечты стали в тягость, но я продолжаю делать вид, что все в порядке. Не хочу, чтобы родители переживали, если я вернусь раньше запланированного. До отъезда домой остается чуть больше суток – такой отрезок времени я в состоянии выдержать.
Я не хочу думать, но не могу прервать поток воспоминания о трех днях, прошедших с новогодней вечеринки. Их можно описать одним словом – тоска. Вместе с тем, как из круга своего общения Саша вычеркнул всех, кто имел какое-то отношение к Благову, включая Костю и Лену, наш отдых стал напоминать пародию. Из него исчезли не только коллективные развлечения – казалось, что исчезли и мы сами. В последние дни мы менее всего походили на беззаботную пару, которая въехала в отель неделю назад. Мы с Сашей стали вежливыми и отстраненными попутчиками. Мы не ругались, не спорили и не кричали друг на друга, мы вообще почти постоянно молчали, но было ясно – это наша первая серьезная ссора, которая стала испытанием для обоих.
Последний более или менее содержательный разговор между нами случился сразу после того, как мы поднялись в номер ранним утром первого января. Его подробности вспыхивают в моей голове так ясно, словно это происходит в настоящее время.
– Саш, давай поговорим, – предлагаю я тихо, едва за нами закрывается входная дверь.
– Мира, у меня голова болит, – устало отвечает он. – Мы можем перенести все это на завтра?
– Я… – Его явное нежелание обсуждать
