и настоящей.
Уложив детей, она присела к столику, поставила рядом чашку с кофе, думая только о том, какой получится разборка, длинной или короткой, долгого разговора не хотелось.
— А мне уже не предлагаешь, — Ибрагим с легкой усмешкой посмотрел на ее руки.
Таня вышла на кухню, сварила мужчине кофе, аккуратно поставила на столик.
Ибрагим сделал глоток, поднял глаза, ожидая вопросов. Таня молчала и тоже вопросительно смотрела. Она заметила, что муж поглядывает по углам, поняла, что именно он ищет.
Белье было дорогим, и владелица, видимо, попросила вернуть его. Это позабавило Таню. В один миг все, что собиралось в душе, обиды, гнев от его предательства, разочарование, испарилось. Осталось спокойное равнодушие и желание поскорее закрыть больной вопрос.
— Так и будем молчать? — спросил Ибрагим.
— Говори.
— Я мужчина, понимаешь? Тебе чего-то не хватает? Или ты пашешь на двух работах? Или наши дети разутые и раздетые?
Он долго и возбужденно говорил. Таня смотрела, как он открывает рот, машет руками и думала, что в Беларуси совсем по-другому пахнет, чем в Туркмении, а еще, что кофе вкусным получился.
— Чего молчишь?
— Как твое здоровье? Я как-то с этими событиями и не спросила. Как ты себя чувствуешь?
Ибрагим резко обернулся.
— Нормально я себя чувствую, а что?
— Я за тебя переживала, но теперь, слава Богу, рада, что зря. А по поводу остального скажу, что мы с тобой расходимся. Она остановила его жестом. Мы с тобой так давно вместе, значит, хорошо понимаем друг друга. Мы расстаемся, Ибрагим. Я очень не хочу сейчас объяснений и всего остального. Завтра с утра мы обговорим все деловые вопросы. Решим, как быть с квартирой.
— Ты это окончательно решила? — голос его вдруг стал твердым и напряженным.
— Да, — ответила Таня спокойно.
Ибрагим, она верно сказала, что они хорошо знают друг друга, действительно хорошо понимал Таню, и сейчас осознавал, что это конец их отношениям. Ему в последнее время было скучно с ней. Но их отношения могли продолжаться до конца жизни, так думал он до этой минуты. Сейчас, глядя на нее, спокойную, но уже далекую, встал с дивана, положил на столик ключи от дома.
— Зачем завтра решать. Квартира ваша. У меня есть где жить… Собери мои вещи, завтра в обед заеду заберу.
У двери остановился.
— Надеюсь, ты не будешь на алименты подавать. Детям я буду помогать. Он, тяжело ступая, вышел за дверь.
Прошло несколько лет. Дети подрастали. Таня попробовала еще раз построить отношения с интеллигентным инженером, коллегой по работе, но через три месяца прекратила их, настолько он был непонятным и нудным. С грехом пополам избавившись от его назойливого внимания, женщина зареклась даже думать о мужчинах. Она по-прежнему перезванивалась с Полиной, которая тоже приезжала к ней в гости. У нее были две приятельницы, собака, она писала рассказы и считала, что живет довольно прилично.
Михаил пошел к старикам, поздравил.
— Чего зеваете? Не будете Новый год ждать? — поинтересовался, заметив, как дед клюет носом за столом.
— Дык какой Новый год, Мишка?! — старик хихикнул, — лет сорок назад в последний раз дожидалися. Во сне встречать станем. Вот выпили, покушали и слава Богу. Завтра уже в новом году проснемся. А может, Наталья, в лес пойдем? Помнишь, как в сосняке на пеньке рядышком сидели, жиланию одну на двоих загадывали. В каком году было, дай Бог памяти!
— При царе Горохе, — перебила его бабка, — исчо вспомни, как кадриль танцевали, а ты мне каблук у новых туфлей оторвал.
— Не новые туфли то были, ты их у тетки на время брала, а опосля плакала, что побьет она за них…
Михаил смотрел на стариков, думал: «Ведь они только моя родня и есть. Не дай Бог помрут, скучно будет».
Он вздохнул, отгоняя плохие мысли, поднялся.
— Пойду я, не хворайте. Завтра к обеду зайду, борщ доедать.
— Ступай с Богом, Миша, — Наталья перекрестила его, — а ты что же домой, али еще куда? — она тревожилась за него.
— К Ивану обещался зайти.
— Вот и хорошо, вот и хорошо. С молодыми и отпразднуешь. Ступай с Богом.
У Ивана гуляла шумная компания. Михаила встретили с радостью, сразу наперебой предлагая выпить и за старый год, и еще за семь знаменательных дат. Все уже были хорошо подпитые, шутили иногда забористо, и женщины, напуская благочестие, ругались на своих мужиков. Встретили Новый год громкими криками и хлопушками. Разгоряченные, вышли во двор и устроили танцы.
Михаил пил, но не хмелел. Смотрел на счастливые пары, детей, крутящихся под ногами. Всем было весело, кроме него.
Он отошел за угол, покурил, слушая заливистый женский смех, вспоминал Лилию. Подошла Ирина.
— Ты чего отделился? Давай, Миша, идем за стол. Сегодня нужно думать только про хорошее, знаешь ведь, как говорят: как встретишь Новый год, так его и проведешь! Сейчас еще по одной тяпнем и до утра танцевать будем! Пошли, пошли, у нас кавалеров не хватает.
Женщина потащила Михаила в дом. Выпили еще, стали плясать. Гулянка была в разгаре. Хмель наконец ударил ему в голову. Женщины кружили его, говорили сальные шутки. Он улыбался, некоторых успевал ущипнуть, приобнять.
Когда вышел снова во двор покурить, навалилась такая тоска, что, не думая ни о чем, воровато оглянулся, чтобы никто не увидел, прошел через заднюю калитку и быстро направился к дому Насти Куприяновой.
Она ждала, жаркая и жадная. Он выпил еще. Она смотрела преданно в глаза.
— Еще салатику положу, Миша?…
— Нет, в постель пошли.
Утром голова гудела и больно было пошевелиться. В домашнем халате Настя принесла ему рассол. Он принял кружку, морщась выпил, не глядя на женщину, вернул посуду.
Хотел встать и увидел, что совсем голый.
— Где нижнее мое? — спросил хриплым голосом.
— Я замочила, постираю.
— Зачем?
— Так испачкал, Мишенька.
Настя придвинулась совсем близко. Он отстранился. Она, улыбаясь, потянула на себя край одеяла.
«Что я, дурак, наделал! — подумал он с отчаянием, — не нужно было у Ваньки последнюю рюмку пить…»
— Дай что-нибудь надеть, — попросил, желая поскорее убраться из этого дома.
— Так мокрое все.
Он отбросил одеяло, увидел в углу старые ватные штаны ее мужа, не раздумывая, натянул на голое тело, надел полушубок, шапку, посмотрел в окно.
Серое утро уже теснило ночь. Матеря в душе себя, ее и весь Новый год, бросил ей.
— Вещи давай.
— Говорю же, мокрые, — Настя уже не улыбалась.
Он вышел в сени. В тазике лежало его замоченное белье.
— Воду слей и пакет какой дай.
— В обед перестираю и принесу, — она с
