крестьяне, цыгане.
— Жень…
И вот я уже снова Женя, а не Лиса. Не Лисичка.
— Я все знаю — резко перебиваю. — она прислала мне видео.
— Видео? Какое видео?
— Где вы… Где ты… Ты голый, а она рядом. Рассказала, как вам было весело. Показать? А хочешь в школьный чат скину? Пусть все, кого ты еще не оприходовал, полюбуются на твою задницу. Повздыхают лишний раз.
Молчит. Молчит. Поедает меня глазами, но молчит!
— Какое же ты дерьмо, Денцов! — толкаю его в грудь. Обессиленно и беспомощно, потому что ничего больше не могу.
Дергаю ручку двери и в спину прилетает:
— Я не врал тебе. О том, что чувствую. Ни разу. Просто знай.
— Лучше заткнись — моментально оборачиваюсь на его слова, не могу сдержаться. — Заткнись и никогда со мной больше не разговаривай.
Вылетаю в опустевший коридор. Мы пропустили звонок. Но вместо кабинета физики, где сейчас идет урок у моего класса, бегу к раздевалкам, хватаю с вешалки куртку и не присушиваясь к причитаниям охранника вылетаю наружу. На улицу. Сразу же вдыхаю полной грудью густой, влажный воздух после недавнего дождя.
Машинально иду в сторону трибун. На стадионе пусто. Моросит, как из пульверизатора. Домой еще рано. Дома отец пристанет с расспросами.
Бросаю на колени рюкзак обнимаю его руками и склоняю голову, утыкаясь лицом в шершавую мокрую ткань. И тут меня прорывает.
— Все-таки я был прав? — раздается с боку такой родной голос.
Поднимаю голову. Ромка. Конечно, Ромка. Стоит, закинув на голову капюшон толстовки, который уже от сырости поменял цвет с серого на оттенок мокрого асфальта.
— Ты нас слышал что ли? Только без нотаций — растираю слезы по щекам ладонью. — Почему не на уроке?
— Прямо, как завуч, Евгеша — хмыкает друг. — Погода — дерьмо… Пойдем ко мне? Дома мамин вишневый пирог остался, как ты любишь.
— Ты не злишься на меня больше?
— Я и не злился. Просто знал, что так все и будет.
ВЛАД
— Я не виноват! Хватит на меня орать! — рычу на отца, отшвыривая игровой джойстик в угол комнаты.
— А кто виноват? Кто, я тебя спрашиваю, щенок? Не мог свой член в трусах удержать? — отец навис разъяренным быком.
— Вы же сами просили…
— Мы просили приударить за ней, а не лезть под юбку — батя рявкает в ответ.
— Может, и не было ничего. Может, просто вырубился.
— Вырубился без штанов? Где же ты их потерял?
— Она все подстроила. Не могу я не помнить, что занимался сексом.
— Так не нужно было надираться до такой степени! Мы не для того тебя с собой взяли, черт дери! Захар звонил, угрожал мне, понимаешь? Девчонка в комнате заперлась, воет. И даже если она что-то там подстроила, ты ничего не докажешь, и я не собираюсь тебя выгораживать.
— Тогда просто отцепись от меня! Я спать хочу.
— Спать он хочет — фыркает отец, расхаживая по моей комнате из угла в угол. — А мне вот не до сна!
— Блин, хватит мельтешить перед глазами! И так тошно! — ору на него. — Чего ты от меня еще хочешь?
— Сынок — батя тут же смягчается и присаживается в кресло, подается вперед, широко расставляя ноги и складывая руки в замок. — Я тебе говорил, как протекция Беспалова важна для меня, для нашего бизнеса — начинает мне втирать елейным голосом. — Я все бабло в эту землю втюхал, как в рулетку, понимаешь? Все или ничего. Там уже стройка развернулась. Если дочка его взбеленится, то Беспалов меня в порошок сотрет, живого места не оставит. По миру пойдем.
— И? — прерываю браваду.
— Что и? Позвони ей. Напой там, что нравится она тебе, поухаживай. Чего тебе стоит? Ты здесь, девчонка там. Отношения на расстоянии не особо тебя напрягут. Мне месяца два нужно. Когда все бумаги будут готовы, Беспалов ничего уже сделать не сможет. И бросишь ее. Наплетешь там чего-нибудь.
— У меня уже девушка есть. Я не могу.
Отец краснеет еще сильнее, будто только что из парилки выбежал. На шее жилы раздуваются.
— А ты девушке своей рассказал, как без штанов с другой проснулся? И кто она такая? Не та ли маргиналка, к которой ты всю неделю шлялся?
— Она не маргиналка. Лучше заткнись и ничего про нее не говори, иначе я не сдержусь.
— И что сделаешь? Ударишь отца? Да, я тебя, как таракана раздавлю, сопляк! Думаешь силу накачал? — батя орет, а я смотрю в его налившиеся кровью глаза и не узнаю. — Короче, не сделаешь, как сказал, я отцу твоей, так называемой, девушки весь воздух откачаю. Нигде работы не найдет. Я ведь знаю, где Лисовский калымит. На хлеб не наскребут, ясно тебе?… Делай, что хочешь с Машкой, только вот она должна уже сегодня выйти из комнаты к своему дорогому родителю и желательно со счастливой мордой.
Батя ураганом выметается из моей комнаты, приложив напоследок дверью.
— Куда уж ясней — выдыхаю застоявшийся в легких воздух и склоняю голову к поджатым коленям, запуская руки в волосы. — Нахрен вас всех.
Хочется выть в голос, разнести тут все к чертям. А потом к Женьке. На колени перед ней бухнуться, прижаться носом к животу и шептать, умолять, чтобы простила. Чтобы не слушала никого. Уши ей закрыть. Спрятать ото всех и себе оставить. Забрать. Чтобы только моя, и никому больше не досталась.
Но вспоминаю ее отчаянную решимость, когда Лиса шла ко мне по коридору вызвать на разговор. Как она смотрела… Такое разочарование сквозило в каждом слове, в блеске ее глаз, я чуть не задохнулся. Чуть пополам не сложился. До блевоты затошнило, как труса последнего.
А уж когда она рассказала про видео… Я после того, как Лиса убежала, позвонил Беспаловой, требуя, какого хрена она Лисовской его послала. Слава богу, что Маша не оказалась у меня под рукой. Потому что придушил бы.
Только вот мне пришлось выслушивать очередную браваду про якобы сильную любовь, которая, если честно, просто смердит больной одержимостью, нежели настоящим чувством. Машка ревела, судорожно всхлипывая, давилась соплями, обвиняя меня в том, что сам ее довел до такого состояния. Как будто я виноват, что Беспалова меня совсем не цепляет. Не хочется, не стоит, не тянет. Не интересно. Даже противно просто по телефону с ней трепаться.
И как выкрутиться из этого дерьма я не знаю. Беспалова оказалась не такой уж безобидной овечкой, какой пытается казаться. Вокруг пальца меня обвела. Красиво обставила. В тупик загнала, сучка. Ни одному ее слову
