Рита, Рита, уже много лет, а все никак не разучишься мечтать о несбыточном.
19. Влад
Есть три неискоренимых зла во вселенной — упрямые бабы, взяточники и врачи, которые, мать его, даже платные, умудряются вытянуть все жилы своим молчанием.
Или это просто специфика у меня сейчас такая, что молчание от врача, изучающего поселившуюся у меня в черепушке глиому, нервирует особенно сильно?
Онколог так пристально смотрит на рентгенограммы и так долго молчит, что в результате я не выдерживаю.
— У вас что, поминутная оплата, Леонид Игоревич? Так давайте вы мне скажете уже хоть что-то, и я десять минут сам тут молча посижу. Я и так тут четвертый час обретаюсь. Можете уже дать мне заключение по обследованию.
Врач мрачно косится на меня и снова утыкается взглядом в снимки.
— Динамика роста опухоли незначительная, — наконец-то я получаю восхитительные новости, — возможно, учащенные кровотечения являются следствием неправильно выбранных препаратов для терапии.
— Хорошо, тогда выписывайте рецепт на другие препараты, — я стараюсь звучать терпеливо, хотя если честно — отчаянно хочу раздолбать что-нибудь об стену, — мне действительно уже давно пора по делам.
— Владислав Каримович, — доктор откладывает снимки в сторону, — я говорил вам о необходимости срочной операции по удалению опухоли. Вы приняли решение?
— Вы дали мне полгода, — напоминаю, — я должен закончить ряд дел, которые нельзя отложить на потом.
— Несколько месяцев, — возражает врач, — два-три — это уже много в вашем случае. Эта доля мозга сложная, сейчас еще можно обойтись без ущерба для функций организма, но совсем недалеко от опухоли располагается центр управления речью….
— Да, да, я помню, что если опухоль заденет эту область, после операции я могу стать идиотом, пускающим слюни, — я досадливо кривлюсь, — вы дали мне несколько месяцев, док. Я приведу дела в порядок, создам адекватные условия жизни для жены. И займусь этим вопросом.
Врач смотрит на меня как на блаженного.
Для них для всех здоровье — самое первое. Причем у каждого — по их личному профилю. У них в уме не укладывается, как это так, можно взять и рискнуть здоровьем и поставить себя под удар.
— Рецепт пишите, — напоминаю я, откидываясь на спинку кресла, — могу отдать три упаковки не подошедшего препарата на благотворительность. Стоит это дерьмо как половина тачки за пачку, а побочки, как я помню, строго индивидуальны. У вас есть нуждающиеся больные?
— Мы можем передать в бюджетную больницу.
— Только проследите за трансфером и за тем, чтобы получивший не заплатил за это ни копейки. А то знаю я нашу волшебную страну, где даже благотворительность умудряется быть платной. Я проверю.
Леонид Игоревич кивает, принимая мои условия.
Я прикрываю глаза.
Мой мозг пытается меня убить. По всей видимости, я слишком долго его эксплуатировал, вот он и решил отомстить мне весьма изощренным образом — завел в височной доле опухоль, которая совершенно не стеснялась там разрастаться.
Я не сразу обратил внимание на участившиеся мигрени, мой мозг обычно слишком перегружен текущими задачами, чтобы отвлекаться на такую ерунду. Я спохватился, только когда два месяца назад поднял на руки племянницу — восьмилетнюю девчоночку, и у меня, проводящего на силовых тренажерах времени зачастую больше, чем провожу в постели, закружилась голова. Будто я гребаная тургеневская барышня.
Комплексное обследование высветило мне опухоль. Трижды проклятый шарик темных нездоровых клеток, медленно, но верно разрастающийся вширь. Зашла речь об операции. И о её возможных последствиях.
Последствия были не очень-то радужными, честно скажем.
Даже в дороженной клинике солнечного Израиля, даже в руках нейрохирурга с потрясающей историей операций.
Тридцать процентов риска.
Слишком много, чтобы я сбрасывал их со счетов.
— Готово, — врач ставит внизу бланка с рецептом свою подпись и штампует рецепт личной печатью, — Владислав Каримович, насчет операции…
— Два месяца, я понял, — я киваю, останавливая в самом зародыше его очередную агитационную речь.
— Не говорите так, будто это линия дедлайна, — хмуро замечает Леонид Игоревич, — в вашей ситуации чем раньше будет проведена операция, тем меньше шансов на негативные последствия.
Меньше шансов.
Так витиевато звучит.
У меня есть вероятность от тридцати до сорока пяти процентов остаться овощем до конца моей жизни — честно и прямо.
По-прежнему не вдохновляюще.
Выйдя из клиники, сажусь в машину, но не покидаю парковки — жду новостей, перевожу дыхание. Голова гудит — и не понятно, что ей не нравится больше — нарастающая в висках мигрень или общее количество эмоций на сегодня. Их было слишком много.
Хочется курить, но после волшебных новостей о глиоме я завязал практически со всеми вредными привычками. Стал больше спать. Перешел на бескофеиновый кофе, строго настрого запретив ресторанной барристе открывать рот на тему, почему именно её кофе я выбираю. И конечно же, бросил курить. А после даже сподвиг на это Яра, хоть и не объясняя истинных моих причин. Оказалось кстати, что Вика забеременела, можно было спихнуть мое беспокойство на заботу о здоровье будущих племянников.
Нужно будет пнуть младшенького, чтобы тоже дотащил свою пятую точку до врача. Он их терпеть не может, но кажется, есть у этой фигни элемент генетической предрасположенности. И может, у Яра риски будут хотя бы процентов тринадцать, если выявить это дерьмо на ранней стадии.
Хорошо бы — вообще ничего не было. Кто знает, может, это последствия черепно-мозговой, что я поймал в период шальной юности, когда только-только оказался на поле боя с криминалом.
И снова, привет, Федор Иванович Сивый, это ведь его молодчики дали мне тогда по голове и скинули в канаву. Были бы умные — пристрелили б на месте, потому что, увы, я слишком живучая и злопамятная тварь, и никогда ничего не забываю. А Сивый — этот последний мой неуловимый дракон, самоуверенная мразь, постоянно выкручивающаяся из тисков. На той самоуверенности он и подохнет.
Просто потому что он в последние год-два нереально зарвался. С каждым мудаком это случается, нужно только дождаться.
Может, и будут более удачные возможности, но я разберусь с ним сейчас. Чтобы Цветочку свободно дышалось.
Телефон, брошенный мной на кресло, наконец-то вибрирует.
Не прошло и полгода, как ты все-таки закончил с моим поручением, Юрик.
Нужно ему будет потом намекнуть, что перерабатывать как я ему необязательно. А то тоже допрыгается.
Но потом. Перед операцией непосредственно. А сейчас — он мне нужен.
— Ну и что, как наши дела с моим драгоценным новоиспеченным тестем? — хмыкаю я, поднимая трубку. — Состоится ли наше с ним счастливое знакомство?
— Сомневаюсь, что оно будет для него счастливым, — откликается Городецкий, — вы были правы, Владислав Каримович, он действительно оказался женатым еще и по месту рождения. Двоеженец.
— Значит, права его наследования мы легко оспорим, — я киваю своим мыслям, — хорошо, присылай мне бумаги и бери себе обратный билет. Я составлю иск, отвезешь его Маргарите на подпись. И не пускай на неё слюни, уволю к чертовой матери.
— А вы? — удивленно переспрашивает Городецкий. Ну, да, было бы логичнее, если бы я этот иск передал своему Цветочку сам.
— Я сегодня ночую не дома, — завожу машину, разворачиваясь в сторону ближайшей приличной гостиницы.
Хочется вернуться, разумеется. Поговорить с ней еще раз хотя бы. Вот только я прекрасно знаю, что увижу — затравленные глаза загнанной в угол жертвы.
Я чуть не поимел её сегодня. На собственном столе. Целовал, лапал и чувствовал, что ни за что на свете не хочу останавливаться.
Вот только последнее, чем я хотел бы заняться в возможно последние два месяца своей жизни — брать женщину силой. И я опасаюсь, что сегодня — как только вернусь, снова захочу закончить начатое. Взять её и присвоить. Раз-другой-третий… Так, чтобы её ноги не держали.
