— Мы не уместимся на диване! — брякаю я и натыкаюсь на его похабную ухмылку.
— В тесноте, да не в обиде… — Он подмигивает, а у меня от волнения немеют пальцы.
Харм разматывает мой шарф, расстегивает пальто и заботливо относит его к своей куртке.
— У тебя было много девушек? — Я нервно вглядываюсь в его дьявольские непроницаемые глаза, но неожиданно вижу в них зеленое спокойное море.
— Нет, — смеется он. — Но я знаю, что девчонки вообще заморачиваются на этой теме — им нужны чувства. Любовь. И они реально до фига мучаются, когда не получают этого от парня, который им нравится… Сестра рассказала, — помолчав, добавляет он.
— Что же ты еще от нее узнал? — скептически хмурюсь и скрещиваю руки на груди в защитном жесте.
— Что нелюбовью можно убить. — Тонкая струйка крови устремляется к его верхней губе, а на щеках проступает болезненная бледность. Харм матерится, бежит на кухню и открывает оба крана.
Спешу за ним, щелкаю выключателем, и тесное пространство заливает желтый свет. Одинокая гирлянда украшает оконный проем, в вентиляционной решетке колышутся пыль и паутина, натужно гудит престарелый холодильник.
Еще вчера в этом запустении мне хотелось выть, а сейчас обстановка выглядит ламповой, уютной и милой.
И самый важный для меня человек — здесь. Разве есть причины не доверять ему после всего, что сегодня произошло?
— Хорошо. Оставайся… — Я сдаюсь и прячусь в душе.
Долго стою под горячими струями, торгуюсь с собой, рассматриваю отражение в мутном зеркале, улыбаюсь и эротично подмигиваю ему, но, признав полное поражение, все же влезаю в растянутый спортивный костюм и, глубоко вдохнув, выхожу наружу.
По-хозяйски расположившись за кухонным столом, Харм доедает ресторанную еду, принесенную накануне Артемом.
— А вот и ты! — кивает он, стаскивает с моих волос полотенце, вскакивает и закрывается в ванной.
Заглядываю в пакет — в нем нетронутой лежит моя порция, и веки щиплет от слез.
Это не игра в семью. Когда вместе смешно и тепло, хочется валять дурака, умирая от желания смотреть друг на друга… и, не раздумывая, друг за друга умереть — это и есть настоящая семья.
Пусть я давно растеряла всю уверенность в себе, но Харму я доверяю.
Он раскрыл почти все карты, доказав, что хочет быть со мной.
Убрал шипы и обязательно позволит заглянуть в свою душу. Он позволит, или я не буду собой.
На негнущихся ногах иду в комнату, дергаю за блестящую веревочку, и на обшарпанных обоях оживает хрустальный ночник. Озадаченно разглядываю диван и чуть не плачу от разочарования — для двоих он слишком узок.
Но Харм неслышно подходит со спины, приподнимает рукой один край, и древний великан со скрипом и грохотом раскладывается.
— У меня нет навыков общения с такими… — оправдываюсь я.
— А у меня есть. Если что, обращайся.
Мы находим в шкафах старые простыни и расстилаем их, бросаем на диван подушки и одеяла и даже плед — здесь бывает адски холодно по ночам.
Я удовлетворенно разглаживаю последнюю складку, выпрямляюсь и понимаю, что Харм очень близко — его дыхание обжигает мои губы, а во взгляде темнеет космос. С мокрой челки срывается капля, падает на ключицу и стекает к надписи: «Protect Me From What I Want». Мне становится трудно дышать, от напряжения плавится и искрит воздух.
Харм обнимает меня, убирает с щеки непослушную прядь и целует — на сей раз уверенно и нежно. Я вязну в этом поцелуе, как муха в паутине, умираю и пропадаю в нем — тело слабеет, пульс учащается, желание растекается горячей волной и сворачивается в низу живота в тугой узел. Чем настойчивее становятся поцелуи и прикосновения, тем сильнее он давит, и только Харм может избавить меня от мучения, причиной которого и стал.
Он укладывает меня на диван и устраивается сверху — расстегивает мою толстовку, вещь за вещью снимает одежду и снова целует — губы, шею, грудь и живот. И татуировку, под которой горит кожа.
— Прости. Расслабься. Я знаю, как надо… — Он разводит мои колени, и я замираю. Я очень боюсь снова пережить боль, но сейчас ее нет.
Есть только пьянящая эйфория и шепот:
— Я тебя люблю…
От восторга сжимается сердце.
Что же у тебя за душой, придурок?
— Ты говорил это другим девушкам? — шепчу я и чувствую плавный толчок.
— Нет.
— Ты клянешься? — Еще один толчок, и мысли затуманиваются.
— Я клянусь.
Такой красивый и только мой — синяк на скуле и засос у мочки красноречивее любых клятв. Он выглядит даже круче, чем на сцене — челка спадает на мокрый от пота лоб, а щеки горят. Мне нравятся его настороженные вопросительные взгляды каждый раз, когда он делает со мной что-то новое. Нравится его забота. Я люблю его так, что, наверное, вот-вот умру…
Его движения затягивают меня в иное измерение — незнакомое и пугающее, странные ощущения зарождаются глубоко внутри и волнами электричества проходят через все тело. Я концентрируюсь на них и смотрю в его глаза.
«Все ли хорошо? Так и должно быть?»
Разговаривать уже нет сил, но я читаю в них ответ:
Обожание. Зависимость. Раскаяние. Боль. Страсть. Ненависть. Смерть.
Если у эмоций и чувств есть предел, то он наступит прямо сейчас.
Разряд тока пробегает по нейронам, испепеляя все на своем пути, я ахаю, проваливаюсь в невесомость и перестаю существовать.
Харм до боли сжимает мои плечи, шумно выдыхает и накрывает меня своим телом.
— Я тебя люблю… Очень, — прерывисто дышит он. — Не ведись, если когда-нибудь скажу обратное. Я всегда… буду… тебя… любить.
— Ты делаешь мою жизнь лучше… — Самое сокровенное наконец обретает форму слов и срывается с моих губ. — Что бы ни случилось, я прощу. И снова выберу тебя.
Глава 30
Солнце, горячее и болезненно яркое, греет лицо, алый свет пробивается через опущенные веки и прогоняет сны.
Отворачиваюсь и обнимаю пустоту — рядом никого нет. Но в комнате раздаются шаги и шуршание куртки:
— Ника, я пойду, — тихий шепот щекочет ухо. — Набрал себе с твоего телефона и сохранил номер. Позвоню вечером. Не вставай, я захлопну дверь.
— Хорошо… — Я кутаюсь в одеяло и улыбаюсь. На душе тепло. Меня снова закручивает водоворот красочных живых образов: лето, мамины смеющиеся глаза, розовые и желтые цветы на клумбах, прозрачные занавески, трепещущие от ветра, просторный дом…
Просыпаюсь в слезах, и воспоминания о прошлой ночи встают перед глазами. Мне хочется кричать от ужаса и восторга.
«Ну что за отмороженный придурок, а?..»
Придется очень постараться, чтобы объяснить все Кате. Однако если Даня собирается и дальше приходить в гости и оставаться на ночь, я согласна лишиться подруги.
Все произошедшее кажется еще одним сном — несбыточным и прекрасным, но сохраненный подушкой запах парфюма, легкое похмелье, приятная боль в мышцах и опухшие губы служат доказательством обратного.
Я без цели брожу по пустой квартире, беспричинно хихикаю, глотаю горький кофе и, облокотившись на подоконник, долго смотрю во двор. На ветках и опавшей листве серебрится иней, цепочки черных следов тянутся от подъезда и разбегаются в разные стороны по белым дорожкам. Одинокий стол для домино, притаившийся у будки электрощитовой, хранит нашу тайну.
Голова кружится, пульс то замедляется, то разгоняется, кровь шумит в ушах. Меня будто накачали наркотой.
Мир воспринимается остро и свежо, но трезво мыслить не получается — прикосновения, взгляды и слова Харма, отправившие меня в невесомость, перекрывают все, и я задыхаюсь от эйфории.
Я даже плачу, потому что скучаю и боюсь, что вечер не наступит никогда.
В обед звонит Женя.
— Сестренка, привет! Хочу тебя увидеть прямо сейчас. Подрубай ноутбук! — Его голос полон оптимизма, но я не могу его разделить.
— Жень, здесь не тянет интернет.
— Все так плохо? Как дела? Как праздник?
— Праздник прошел в работе. Устроилась официанткой в клуб.
