он тихо, пока я задерживаю дыхание. Дверь в прачечную открывается ровно в тот момент, когда вокруг вспыхивает свет.
Харитон уже у выключателя со сложенными на груди руками, словно всегда там стоял. Ко мне подходит горничная и что-то пытается сказать на своем языке.
Вмешивается Харитон, резко говорит горничной и показывает на мою ногу. Та поднимает подол платья и замечает порез. Тут же выгоняет Харитона и помогает мне. Сначала наклеивает на рану повязку, смоченную чем-то вонючим, но моментально перебивающим запах секса, который я все еще чувствую. Также помогает мне переодеться, давая новый восточный наряд коричневого цвета.
Когда я выхожу в коридор, Харитон лишь коротким злым взглядом дает понять, что говорить больше нельзя. И я принимаю эту игру, не посмотрев на него ни разу, пока мы идем обратно в спальню. Лишь мысленно впитываю знакомые черты, скрытые обильным гримом. И язык он знает? Или лишь выучил короткие фразы?
Лишь перед входом замираю, словно жду, что он мне даст напутственное слово, но он грубо толкает меня внутрь и закрывает за мной дверь.
Данила всё так же спит и судя по часам не удивительно, ведь прошло не более пятнадцати минут. Всего пятнадцать минут, а моя жизнь перевернулась с ног на голову. Всего пятнадцать минут, за которые Харитон смог довести меня до безумия, заставить испытать смесь таких разных эмоций.
Тут я вспоминаю о порезе и быстро беру покрывало со своей кровати и разбиваю лампу, высыпая осколки на ковёр возле тумбочки. Делаю все максимально тихо, чтобы не потревожить Данилу. А затем возвращаюсь на то же место, где сидела чуть раньше. И если бы не ноющие ощущение между ног и рана, которая начала щипать, я бы могла подумать, что ничего не произошло.
Но в одном Харитон прав, изменилось главное. Я больше не дёргаюсь от каждого шороха, я больше не боюсь. А вот насколько правильно это, покажет только время.
— Мам? А ты почему...
— Уже встретилась, — шепчу я и пододвигаю одеяло. - Спи, милый. Все будет хорошо.
Я давно не курил, но сегодня приспичило. Сигарета за сигаретой. А в дыму лица тех, кого обязан спасти. Башка болит, спать хочется, жрать.
А может, просто устал, как собака, смотреть за Абдулом, который если не был в рабочем костюме, то вел себя как свинья. Громок чавкал, пока запивал пиво чипсами, ржал как конь над смешной телепередачей.
Наверное, именно таким видела меня Ева, когда только попала в мой дом.
Абдул поворачивает ко мне лицо и снова расширяет глаза. Он всегда так делает, словно в зеркало смотрит.
Мы с ним повторяем произношение его языка, от которого уже блевать хочется. Но я не жалуюсь. Сейчас это последнее, что буду делать.
— Ты хоть бы пожрал чего, — замечает заглянувший в подвал Самсонов. Именно в его клубе мы спрятали Абдула до завершения дела. Он помогал, еще когда мы хотели убить моего отца. Достал пистолет, дал пару неплохих советов и вообще был мировым мужиком.
Не знай я, что он давно женат и имеет трех детей, сказал бы, что он бандит. Когда-то так и было, а может, и сейчас. Только вышло это либо на более глобальный уровень, либо стало легендой.
— Нет, спасибо. Уже скоро ехать в особняк. Там на кухне поем, заодно больше информации впитаю. Местные кухарки вечно болтают.
— И что, уже понимать начал? — заходит он и кивает своим парням, чтобы те вышли. Затем падает в кресло рядом и закуривает сигару, бросив взгляд на заключенного.
— Если честно, из той каши, что выходит из их ртов, очень мало полезного. Но я стараюсь.
— Все равно, опасно там находиться.
— Штурм, — на котором он сильно настаивал, — еще опаснее. Рашид один из тех, кто никогда ни с кем не ссорился. Так что его прямое убийство настроит очень многих людей против вас.
— Но если не получится твой план, ты знаешь…
— Да, я понял. Ваши люди наготове. Никогда не понимал, почему ты всем помогаешь? И с детьми с этими. И нам тогда помог убить моего папашу. Мы не говорили после, но про тебя такие слухи ходят.
— Все правда. Да и твой папаша давно на тот свет просился. Не знаю… — пожимает он плечами. — Может, просто дерьма столько хлебнул, что хочется, чтобы у других было лучше.. Ну и должники выгодный бизнес, — подмигивает он, и я усмехаюсь.
— Ясно, а я реально думал, что вы благородный.
— Самый благородный. Прежде чем убить, я всегда поздороваюсь. Жрать не хочешь, хоть поспи. А то на посту будешь вареной курицей. Когда там этот обряд?
— Еще семь дней.
— Ты бабу свою предупредил, чтобы она там истерики не закатывала?
— Ева не будет истерить. — Это по моей части. Даже вспомнить стыдно.
— Черепанов, она мать. Когда ее ребенка будут обрезать, она не станет улыбаться, хлопая в ладоши.
— Ева не будет, — повторяю настойчиво, хотя его взгляд немного пугает. Он проводит по своей лысой черепушке и вздыхает.
— Ты долбоеб? Чем вы занимались, если ты не успел ей рассказать? — Скорее не решился. — Ты бы еще сказал, что трахались.
— Нет конечно, — тут же отворачиваюсь от его настырного, прожигающего взгляда.
— Серьёзно? Тебе сколько лет, что ты свой член держать в штанах не можешь?!
— Не надо меня учить! Я все контролировал
— Да ты знаешь, что было бы с охранником за нарушение прямого приказа? Отрубили бы ему голову, то есть тебе.
— Хватит! Ты мне помогаешь, да, но я не просил учить меня жизни.
— При чем тут ты?! Я за бабу твою с сыном переживаю. Сам был в такой ситуации. И пока они не оказались в безопасности, меньше всего думал про секс!
— Я понял! Понял! Больше не повторится.
— Ладно, что я тебя учу. Сам ведь все знаешь.
— Самсонов, — зову я, когда он уже у двери. Мельком смотрю за Абдулом. Но тот уже включил боевик. Ему не до меня.
— Че?
— Я слышал, ну… что ты сына нашел, когда тому было восемь?
— Верно.
— И как вы с ним... Ну, поладили.
— О, это интересная история, — возвращается Самсонов в кресло и наливает себе виски. — Он же
