на меня волчонком смотрел. Впрочем, к Мелиссе тоже особо не подходил. Детский дом накладывает отпечаток. Там мымра одна была. Она получала от Мелиссы деньги, которая та переводила ежемесячно приемным родителям пацана. Те к тому времени умерли, а это тетка смекнула, что бабло течет рекой, и стала делать фотки Никиты с разными вещами. Она их купит, покажет, что он, мол, пользуется, а потом забирала и отдавала сыну. Он жил недалеко в доме. К тому времени, когда все вскрылось, она успела в этой халупе неплохой ремонт заделать.
— И ты, зная это, стерпел?
— Кто? Я? Я кроме предателей и педиком больше всего не люблю тех, кто ворует у детей. Мы ж приехали туда с Никитой. Он показал на эту женщину, и она тут же побежала. Ох, как я ржал. Ну, ты че думаешь, я стоял? Нет, побежал за ней, догнал и окунул рожей в собачье дерьмо.
— Жестко.
— Каждому свое. Ты людей на спор разводишь, а я в дерьмо окунаю. И знаешь, я-то честнее.
— Она все вернула?
— О да, потом извинялась, рассказывала, какой мой Никита способный пацан. А то я и сам не знаю, — снова смеется он. — А ты че спросил-то?
— Данилу восемь. Тоже смышленый. Иногда чересчур для своего возраста.
— Чем жизнь труднее, тем они быстрее взрослеют. Я в восемь уже воровал и курил. Так что… Вот Серега у меня пацан пацаном.
— Он же только родился?
— Ага, все равно бесит, что мелкий. Да и Анька. Коза строптивая растет. Но как посмотрит, ни в чем отказать не можешь. Короче, дети — это неплохо, так что давай, ложись спать иди, а потом как закатим вечеринку.
— Главное, не поминки.
— Вот это правильно, — встает он и уходит, а я повторяю несколько фраз, сказанных Абдулом, и иду спать. Перед самым сном мне звонит Кирилл.
— Ну чего там?
— В общем, действительно. Еще пару веков назад некий Дамир приехал из Дирийских Эмиратов и получил в дар от нашего царя усадьбу.
— Речь об отцовском доме?
— Да. Слушай. Приезжал он туда редко, но после очередной войны в девятнадцатом веке поселился там окончательно. В общем, владел он ею, рожал сыновей на нашей холодной земле. Пока однажды его правнук Рашид, единственный на тот момент наследник… Не знаю, что случилось, но ,очевидно, наш климат плохо повлиял на их репродуктивную систему. Один сын для их народа — это даже не смешно.
— Ближе к делу.
— Так вот, Рашид проиграл в споре свою усадьбу, где похоронены все предки… — И почему я думал, что наши? Хотя я кроме того случая, когда бежал за Евой, не был там ни разу. — В общем, он проиграл его в споре молодому и наглому Геннадию Черепанову. Дом тот перестроил, а на месте могил высадил березки. Надругался, короче, как мог. Думаю, дела Рашид вел с отцом твоей Евы, чтобы на самого Черепанова выйти. Но не срослось. Папаша Евы просто продал ее. Думаю, он на ней нехило так зло вымещал.
— Все, заткнись. Даже думать не хочу.
Одна мысль, что он бил ее, вызывает острый приступ вины.
— Будешь отдавать дом?
— Буду. Если мы с ним договоримся. Пусть адвокат подготовит дарственную. К обряду я должен быть во всеоружии.
— Он не захочет отдавать Данила.
— Он получит его. Вернее, будет так думать. Все. Отбой. И Кирилл…
— А?
— Спасибо тебе. И то что сам Самсонову позвонил и вообще…
— То есть спустя пять лет ты таки прозрел, что мы друзья?
— Давай только без соплей.
— Ладно, — усмехается Кирилл, и я отключаюсь, тут же закрывая глаза.
А там, в темноте, появляется Ева, какой была еще в школе. Даже странно, я ведь тогда даже не смотрел на нее. Прыщавая, толстая, в очках. Немудрено, что я не узнал ее. А тогда, в школе, просто не разглядел. Просто не смотрел глубже, мне было пофиг на все. Хотелось поскорее вырваться из дома, от отца, от сестры, которая медленно, но верно сходила с ума. Когда она первой убежала из дома и сменила фамилию, я даже обрадовался, был уверен, что станет лучше, но стало только хуже. Она звонит мне, конечно. От ее пропущенных уже телефон горит, но теперь она не единственная моя семья. Теперь она на втором месте. Пусть смирится.
К тому же я знаю, что она дома и никуда особо не выходит.
*** Дирийские Эмираты (первое название Саудовской Аравии)
На утро я, как обычно, надеваю нужный наряд и выхожу на смену. Судя по витающему в воздухе напряжению что-то произошло. Но как спросить, не вызывая подозрений, я не знаю. Ева и Данила на меня почти не смотрели. И это правильно, так и было оговорено. Хоть и раздражало безумно. Но причину их полного игнора я узнаю чуть позже, когда охраняю комнату заключенных и случайно слышу сплетни горничных. Говорят они быстро, шепотом, словно боятся чего-то. И из тех слов, что я выучил, понимаю только это дебильное «обрезание». Я тут же стучу в комнату Данилы с Евой. Она открывает в недоумении, а я сразу ищу взглядом сына. Он тоже вскакивает со своей кровати.
— К Рашиду Мурадовичу, быстро, — приказываю я, придумывая на ходу. Страх, что все произошло без меня, буквально скручивает изнутри. И только силой воли удается держаться и не начать биться об стену, чтобы прекратить этот гул.
— Зачем? – тут же прикрывает его Ева. Занятие только вечером.
— Так нужно. Отойди.
Данила сам выходит вперед и движением руки успокаивает мать. И стоит только выйти ему за дверь, как я веду его по коридору, который идет к кухням.
— Скажешь, что проголодался, — шепчу я. – Что вчера произошло? Тебя трогали?
— Нет. Просто говорят какую-то из служанок застукали за чем-то плохим и провели обрезание.
— Обрезание девушке? А что там… — до меня медленно доходит, но картинка представляется ярко. Обрезать девушке можно только клитор, который по некоторым слухам мешает исполнять заветы Корана. – Только этой девушке?
— Ну она перед процедурой заорала, что не одна такая, что многие девушки… Слово такое. Выговорить не могу.
— И не надо.
— В общем Рашид взбунтовался и потребовал после моего обряда провести
