Я поднимаюсь с кресла и иду к нему. Обнимаю сзади за талию, прижимаюсь лбом между лопаток. Вздыхаю глубоко и закрываю глаза.
Месяц назад в моей жизни были Виктор и гаснущая, ноющая, хроническая надежда на совместное будущее. Согласилась ли бы я тогда на предложение Лёши так просто и со спокойной душой, как сейчас, когда мне не пришлось выбирать?
Не знаю. Но все сложилось легко и правильно лишь потому, что пришло время.
Лёша накрывает мои ладони своими. А позади нас, ещё далеко, но уже неотвратимо, раскатывается низко и ворчливо первый весенний гром.
Алексей оборачивается, а вслед за ним и я. Над лесом, поднимаясь ввысь, как клубы дыма, тянутся грозные, сизые тучи.
- Дааа, - задумчиво произносит Лёша. - Похоже, уху мы будем варить на печи.
Мы торопливо начинаем переносить все в дом. Лёша сматывает удочки, я собираю посуду. Дом маленький, старый, кособокий, но чистенький и ухоженный. Крыльцо не скрепит, а в сенях тепло и пахнет деревом - от дров в углу. Оставляю, что унесла, на тумбочке у входа.
- Проходи в дом, - командует Лёша, когда я налетаю на него в дверях. - Остальное сам принесу.
- Окей.
Почему-то здесь хочется ходить только на цыпочках. Кухня маленькая, а печь вовсе не похожа на ту, на которой ездил Емеля - она угловая, занимает не так уж много места, а сбоку, на метровой высоте что-то вроде широкой ступени - не лежанка, а, наверное, варочная поверхность, с черной пластиной поверху. Трогаю белый бок печки - теплый, но ладонь терпит.
- Греет? - интересуется вернувшийся хозяин дома.
- Ещё как.
Оглядываюсь по сторонам. Напротив - окно и мойдодыр, к которому, пройдя мимо меня, направился Лёша. За окном - палисадник, заросший лебедой, а между двориком и лесом только низкий забор. Близость к природе, ничего не скажешь.
Пришедший с грозой шквалистый ветер гнет молодые деревья в пролеске, воет на чердаке и стучит ставнями.
Вдруг гром грохает так низко и оглушительно, что я пригибаюсь от неожиданности. Его раскат такой долгий и оглушительный, что у меня душа уходит в пятки. Вот теперь мне хочется в город. Там спокойнее, много людей, и гроза не страшна за бетонными стенами.
А тут что? Старое дерево и труха.
- Испугалась? - Лёша обнимает меня со спины и кладет руки мне на живот. - Так ведь ничего страшного.
Мы вроде собрались варить уху, но его ладони такие теплые после горячей воды, что я прикрываю глаза и вздрагиваю, ощущая нарастающее желание. Лёша понимает мою немую просьбу. Разворачивает меня к себе и целует в губы - крепко, долго, так, что я постанываю от наслаждения на каждое движение его языка. Лёша бедрами толкает меня назад. Не глядя, вытянув руку, распахивает дверь в другую комнату. Тут прохладно и сумрачно до первого высверка молнии. Пахнет грозой и сиренью. Лёша ведет меня куда-то, мы не размыкаем объятий, я не слежу за каждым нашим шагом. Я слышу только его дыхание и гром. Диван, на котором мы оказываемся, длинный и мягкий, не особо широкий, и когда Лёша приподнимается надо мной, я ловлю себя на мысли, что что-то подобное уже было в моей жизни. Полумрак, диван, невыразимая любовь к мужчине, что целует и обнимает меня и торжество моей женской чувственности.
Мой первый раз. Моя первая любовь. Мой одноклассник за месяц до выпуска.
И вот теперь я снова таю в объятьях мужчины, которого люблю, кажется, немного слепо, повторяя ошибки молодости.
Но чем хорошая первая любовь? А тем, что она наполняет весь мир.
И это ощущение оживает во мне сейчас - безмерная радость, надежда, легкость отказа от всего прочего, что не с нами и не между нами теперь. Томная нежность каждого неспешного прикосновения, каждого поцелуя, сливающая воедино нас и нашу любовь, становится горячее любых прошлых страстей.
Потому что Она всеобъемлюща.
Она захватывает все твое существо, все мысли и все желания.
Она жертвенна. Она - суть твоей чувственности, слабости и силы.
И от того никогда в жизни, ни при каких обстоятельствах случайный, жаркий, идеальный на первое ощущение секс не сравнится с наслаждением, которое рождается в близости с любимым человеком.
И время этого счастья неповторимо.
Я лежу на животе, свесив руку с дивана,и пальцами касаясь мягкого ковра. Лёша рядом, пристроившись на боку между мной и подушками, чертит узоры на моей обнаженной спине. Мы молчим, слушая гром и частую дробь ливневого дождя по крыше.
В такие моменты стоит только сказать слово - и они рассыплются, как песчаные замки под приливной волной. Поэтому я не хочу говорить - не желаю быть той, кто вырвет нас из рая. Это делает Лёша.
- Тебе не холодно?
- Немного, - я сажусь, обнимая себя за плечи, а Лёша накидывает на меня свою рубашку.
Обвожу взглядом гостиную, которую до этого не успела разглядеть - тут чисто, уютно, ни единой трещинки на потолке, ни единого выступа на обоях.
- А изнутри даже не подумаешь, что это старенький деревенский домик, - замечаю я. - Ты один занимался ремонтом?
- Да. Это было как хобби, - Лёша пожимает плечами. - Приезжаешь сюда в свободное время и между делом что-нибудь красишь.
- Между делом? Ты про рыбалку?
- Ага. Кстати, нам пора варить уху.
Мы одеваемся. Ну, то есть я остаюсь в Лёшиной рубашке, а Лёша натягивает только боксеры и джинсы. Оставляет меня резать овощи, а сам идет чистить рыбу в сени. Дождь уже тише, да и от грома не закладывает уши, но я нет-нет, да замираю от порыва ветра, ударяющего в окна так, что звенят стекла.
Лёша возвращается на удивление быстро.
- Порезался, - отвечает на мой вопросительный взгляд и засовывая руку под тоненькую струйку воды. - Нож соскользнул. Совсем сноровку потерял.
- Сильно?
- Да нет. Сейчас смою кровяк...
Я отклоняюсь и заглядываю в раковину. Кровь туда не капает, она течет. У меня глаза лезут на лоб.
- Дай руку.
- Не дам. Само пройдет.
- Лёш, там крови целая лужа!
- Я мясистый.
- Ты дурной. Дай руку.
- Отстань, - он, дурачась, уворачивается и чуть отпихивает меня плечом. - Сказал, пройдет.
- Боже, да что ты как... - хватаю его за запястье правой руки, а он резко вскидывает поврежденную левую, и кровь попадает мне на щеку.
- Ой, прости, - Лёша смешно смущается, сведя брови над переносицей и краснея ро самые уши, будто не кровью меня испачкал, а чем-то ужасным. - Дай вытру.
А я таки ловлю его лапу и, развернув к себе, с ужасом созерцаю распоротую по диагонали, от пальца до пальца ладонь.
- У меня что-то руки тряслись... - оправдывается Лёша. - После секса, наверное, рыбу чистить нельзя.
- Не смешно. Тут швы накладывать надо.
- Ой, ну какие швы? Или ты сама меня сошьешь? Крестиком?
- Да хватит уже! У тебя есть в машине аптечка?
- Есть.
- Дай ключи.
- Ты только штаны надеть не забудь, а то лесника инфаркт хватит.
Аптечку я ищу долго. Тащу её в дом, ругаясь сквозь зубы, потому что тяжело и она размером с саквояж на скорой. Захожу в сени - а Алексей, какой-то тряпкой перемотав ладонь, с довольным видом поторшит рыбу.
- Я перекись нашел в шкафу и марлю. Вот, смотри.
Я морщу нос. Где только он откопал этот хлам.
- Марля тут с войны лежит? Пойдем, обработаю руку.
- Потом. Одна рыбка осталась. Поставь, пожалуйста, кастрюлю на огонь. Вода в баклашке у окна.
Его беспечность начинает меня раздражать.
- Лёша, ты не бессмертный, ты в курсе?
- Ага.
- Что "ага"?!
- Не пропадать же добру. Все, не ругайся под руку, а то ещё без пальца останусь.
- Тьфу, - ставлю аптечку у входа и марширую на кухню.
- Алина.
- Что?! - распахивая дверь, рявкаю я.
- Ты прекрасна в ярости, но не сердись, пожалуйста. Я заброшу рыбу в котелок, и ты меня полечишь, хорошо?
Вздыхаю и оборачиваюсь. Он улыбается так тепло и добро, что я не могу больше ругаться.
- Ты... У тебя есть дети, ты должен себя беречь, - замечаю строго, тоном молодой учительницы, которая пытается снискать авторитет у элиты одиннадцатого класса.
