момент ничего подобного не знала. Мне просто любви хотелось. Ну, вот и завязалось все…
— Понятно. А то, что он женат, тебя не смутило? — встаю, на нее не глядя. Не понимая даже, за каким чертом у нее это спрашиваю. Видно, слова отца все же сделали свое дело. Затронули нужные струны. Нельзя этому поддаваться. Ведь на то у него и расчет.
— Почему же? Смутило.
Что-то в голосе Афины заставляет меня резко обернуться и заглянуть ей в глаза.
— Извини. Я не осуждаю.
— А по-моему, да. — Ну вот. Я не ошибся. Аж холодок по коже от ее ледяной улыбки, которая непонятно как сосуществует вместе с просочившейся в голос горечью. — Извини, если не дотягиваю до твоих стандартов.
Еще раз улыбается и, крутанувшись на каблуках, шагает прочь. Нагоняю ее у двери. Обхватываю тонкую талию. Губы в волосы шепчут:
— Глупости не говори. И не смей ко мне спиной поворачиваться. Я же так не делаю.
Ни в прямом смысле. Ни в иносказательном.
Веду вверх по груди, касаюсь пальцами бьющегося на шее пульса… А она кошкой тычется лицом в мою ладонь. А она шепчет жарко, касаясь пересечения линий сердца и жизни губами:
— Я просто очень боюсь.
— Чего?
— Что они разлучат нас.
— Кто они? Ну! Кто?
— Не знаю. Твои родители, традиции, чужой наговор…
— Что ж ты совсем в меня не веришь? Я этого не допущу. Я люблю тебя. Тебя одну. Никого больше.
Говорю, а на самого так накатывает, что дышать нечем. Афина ловит мои пальцы губами, впускает в рот. Трется задницей о стояк, высекая искры из глаз, а изо рта — хриплые надсадные вздохи.
— Дверь!
Идем не разлепляясь. Проворачиваю замок. Рву юбку вверх. Касаюсь обнаженного бедра. Чувствую страшную дрожь, охватившую ее тело, и как она проходится обжигающе горячим языком по моим разбитым костяшкам, слизывая кровь.
— Что ты со мной делаешь?
— Люблю…
— Тогда люби сильнее!
— Это невозможно, — улыбается, я ее улыбку пальцами обвожу, а свободной рукой расстегиваю пуговички на блузке. Пальцы трясутся, как у пацана. Чертыхаюсь. Прикусываю взявшуюся мурашками холку.
— Еще как! Мне мало.
Розовые соски под пальцами твердеют, ежатся. Распластав руку, сжимаю грудь. Девичью совсем. Упругую, дерзкую. Влажными от ее слюны пальцами провожу вверх по бедрам. Афина со стоном прогибается. Такая чувственная и отзывчивая.
«Ты, наверное, в курсе…» — прокатывается в ушах голос Коваленко.
— Марат! Стоп. У меня же месячные.
— Ох. Прости, — шепчу, наклонившись к уху. — Что-то меня совсем кроет. — Дрожу как осиновый лист, с большим трудом подавляя в себе вспышку ревности, лишь усилившую желание. Прав отец. С невинной женщиной… безопаснее для собственной психики. Может, поэтому испокон веков именно это считалось нормой.
— Ну что ты? Что ты… Иди ко мне.
Афина разворачивается. Касается губ своими и ведет пальчиками по шее. Туда-сюда, успокаивая. А стоит мне расслабиться, осторожно расстегивает мой ремень и уверенно оттесняет к столу.
— Что ты делаешь?
— Помогаю тебе избавиться от напряжения.
Опустившись передо мной на колени? Хреновый способ. Просто, мать его, хуже не придумаешь. У меня и без того такой гормональный коктейль в крови, что можно влегкую передознуться. А тут она… облизывается. А тут она приближается! Бесстыже глядя в глаза. Берет меня щедро, заставляя скулить, и умолять ее…
— Еще. Только не останавливайся. Я не могу. Не останавлива-а-айся.
А она и не думает. Ей, как будто бы, тоже мало. Афина берет все, что я отдаю. И отстраняется, лишь когда я, слабый, как котенок, позорно оседаю на пол.
— Эти стены не видели ничего подобного, — усмехаюсь, обводя свой кабинет расфокусированным взглядом.
— Если это было слишком, почему ты меня не остановил?
— Зачем же? У меня это, может, последний шанс.
— В каком смысле? — Афина выпрямляется, сложив по-турецки ноги. — Тебя же не выгонят?
— Надеюсь, что нет. А если так, мы не пропадем. — Делаю вид, будто мне все равно, хотя в глубине души такая возможность меня ощутимо триггерит. Не потому что я не смогу заработать или построить бизнес с нуля. Но потому что мне всегда было важно стать продолжателем семейного дела. — Или у тебя какие-то сомнения на этот счет?
— Да я же не об этом! — в отчаянии Афина зарывается во всклоченные моей рукой волосы.
— А о чем?
— Я не хочу вносить разлад в твои отношения с родителями. Как думаешь, сколько тебе понадобится времени, чтобы пожалеть о ссоре с ними? День? Месяц? Год? А что потом?
— Ничего.
— Нет. Ты непременно меня возненавидишь.
— Глупости. Считаешь, я не понимаю, что делаю?
— Да. Не понимаешь, — ее губы по-детски кривятся, отчего мне становится физически больно. Я хотел привнести в ее жизнь счастье, а не боль и слезы.
— Никто меня не уволит. Да, отец не в восторге, что так все вышло, но мне он желает только самого лучшего. Остается только подождать, пока он все разрулит. Кстати, помнится, ты хотела в Беляево, — нарочно меняю тему.
— Да… — растерянно хлопает глазами Афина.
— У нас выдалось несколько дней, чтобы туда сгонять.
— Тебя все-таки отстранили… — задыхается в ужасе.
— Да нет же! Что ты заладила? Всего-то пара заслуженных выходных, чтобы, как сказал отец, успокоить нервы. — Заставляю себя улыбнуться. — Кстати, рабочий день подошел к концу. Можем прямо сейчас и ехать.
— Ладно, — наконец на лице Афины появляется слабая улыбка. — Если ты этого правда хочешь.
— А почему я могу этого не хотеть?
— Ну… Я привыкла довольствоваться малым. А ты все-таки мальчик, избалованный комфортом.
— С милой рай и в шалаше, — закатываю глаза. Встаю на нетвердых ногах, шлепнув напоследок Афину по заднице. Мы быстро собираемся, заезжаем домой, чтобы взять какие-то вещи, и в ночь отправляемся в дорогу. Чем дальше мы отъезжаем от города, тем спокойней становится на душе. Может, это и есть счастье? Вот так ехать, о чем-то болтать…
— Я не знала, что Владимир женат, — неожиданно и очень тихо, так что мне поначалу даже кажется, будто это послышалось, замечает Афина.
— Вот как?
— Угу. Если бы знала — никогда бы его к себе не подпустила.
И ведь не то чтобы это имело такое уж большое значение, но после этих слов мне, становится ощутимо спокойней. Беру ее ручку, лежащую на коробке передач, и нежно по одному целую каждый тоненький пальчик.
Афина
— А я тебе говорила! Надо было этого твоего Коваленко засадить! Это у нас бы он откупился, а во Франции бы не смог. Зря ты его пожалела.
— Да не жалела я его, Сергеевна. Мы заключили сделку.
