Вот вообще на этот вопрос у меня нет ответа. Эти люди чужие мне не должны быть интересны, потому что они отсюда. Они из города, отнявшего у меня душу, высосавшего ее через дырку в груди. Я тут никогда и никому не был нужен. – Что, жалеешь себя? Правильно, дело хорошее. Ладно, скажу сыну. Он тебе справит транспорт до Москвы. Как король поедешь, на частной скорой. Они то вон живут на работе дети мои, а почему? А потому что дома их ничего не держит. И тебя ничего не держит нигде, ведь так? Мои то дети сами себе такую жизнь создали. Без любви, без доверия, без мелочей приятных. Дочь вон тоже не жаждет с ними общаться. И ты такой же. Правильно, моей внуче нужен мужик, такой чтобы она снова смогла дышать. Чтобы…
– Хорошо, я сделаю ремонт, – черт, блядь, какого хера у меня изо рта вылетает то, что я совсем не собираюсь говорить. Да я скоро пешком уйду отсюда. Лишь бы подальше от этого дурдома и горбоносой ведьмы.
«Сегдня десятые лунные сутки. Время пожинать плоды трудов своих. Но будьте аккуратны, не спугните удачу. Ваша судьба стоит на пороге, и в руке держит ваше будущее. Так что дерзайте. Ваша Вангелия Светлая»
Гребаная шарлатанка. Я уж и забыл про нее. Поднимаюсь из кресла. Мерзкий голос предсказательницы раздражает ужасно. И я делаю шаг к приемнику, чтобы его выключить, но не успеваю. Звонок в дверь разносится по дому гулким эхом.
– Эй, болезный, открой. У меня картошка горит, – улыбается Роза Хаймовна. Старая проныра, все у нее с подвохом. Но я иду к двери, шаркая тапками по старому паркету как дед. Хотя, дед то вон бегает, а я…
Она стоит на пороге. Маленькая, скукожившаяся, злая, судя по нахмуренным бровкам и носом собранным на переносице в гармошку. И Ваньку она держит за руку так крепко, будто боится, что если пальцы разожмет, то сбежит.
– Просто молчи, – утыкается мне в грудь обрезанный до мяса ноготок. – Ни слова. А то я доделаю то, что не удалось автоаварии. Просто не открывай рот.
– И не собирался, – кривлюсь я, глядя прямо в мечущие молнии глаза, похожие на сияющие самоцветы. – Была охота…
– У меня был жуткий день. Ужасный. Пятьдесят пациентов. Письки-письки-письки. Хоть бы один псориазный пришел. Ты остался в моем доме. У меня потоп в квартире. И в жизни… А завтра у меня встреча с опекой. И я должна быть похожа на порядочную мать семейства, а не на выжатую тряпку. А ты мне мешаешь, потому что бесишь. Потому что…
– Тут ребенок, вообще-то, – Ванюшка мнется в нерешительности, но при этом жадно сканирует местность взглядом. – Вы бы меня отвели в дом, а потом бы ругались. Ну, или что там вы еще делать можете… И супом пахнет очень вкусно. А я голодный. И вообще…
– Мальчик прав, – говорю, не сводя глаз с Венеры, которая тяжело обваливается на пуфик, стоящий у двери и смотрит в одну точку. Сука, красивая, как та безрукая богиня, чтоб ее. Идеальная. Не могу ее оставить. – Малыш, беги на запах. Там Роза Хаймовна тебя покормит, – шепчу лопоухому купидону, который мне подмигивает хитро, и вот-вот провалит миссию.
– Давай, дядь Мотя, лови момент, – хмыкает он тихо и устремляется в недра дома, пахнущие едой и теплом. Тоже мне, гуру пикапа ушастый.
А Венера спит. Спит, привалившись к стене, сопит тихо. Странная. Нервы не выдержали даже у этой железной дюймовочки. Я опускаюсь на колени. Аккуратно расстегиваю молнию на ее сапожке. Пальцы током пронзает, когда касаюсь тонкой косточки на лодыжке. Чертовы шорты, блядская пальма, мерзкая ведьма. Второй сапог следом за первым летит на пол. Пальто расстегнуть не могу, пальцы не гнутся. Под тонким драпом чувствую крепкую небольшую грудь. У пальмы скоро снесет на хрен крону. Подхватываю ее на руки, почти не чувствуя веса. Легкая как пушинка. Но вредная. Даже во сне бубнит что-то ядовитое, мажа слюнями мою майку. Стою, как дурак посреди прихожей. Куда ее нести? Не бежать же к бабуле, чтобы спросить. Ну, остается только выделенная мне спальня.
– Милосский, ты гад, – причмокивает губками нахалка. Я еще ни за кем так не ухаживал, и на руках не носил ни одну женщину. Никогда. Ребра ломит, когда я наконец вползаю по лестнице к своим чертогам. Да, я гад, придурок и идиот. Кладу ее на кровать, аккуратно, боясь разбудить.
– Гад и дурак, – шепчет она. И я, не выдержав впиваюсь в своими губами в губы спящей красавицы. Я дурак, это точно. Абсолютный, слюнявый идиот. Сейчас она откроет свои очи, и перегрызет мне глотку. А потом закопает под яблоней в саду.
Венера
Тихо так. Хорошо. Пахнет домом и… Кто-то ворочается рядом. Твою мать. Где я? Какого… Ванька… Меня аж подбрасывает на матрасе, насквозь пропахшем чертовым поганцем. О, боже. Неужели опять?
– Ты мешаешь мне спать, – недовольно бурчит мой постельный сосед, голосом амнезийного поганца. Ощупываю себя. Хоть бы я не была раздетой. Хоть бы, хоть бы. Ну трусы и футболка на месте. И то пища. И даже колготки, по-моему, – Хорош возиться. Не посягал я на твою честь.
– Тогда какого хрена я делаю в твоей кровати? – еле ворочаю языком. Горло пересохло так, что кажется у меня его вообще нет. Голова раскалывается на части.
– Потому что ты горячая штучка, – хмыкнул этот мерзавец, приподнявшись. Черт, он по пояс голый, взъерошенный весь. Повязка на пробитой голове олигарха съехала и теперь он похож на бандита с большой дороги. И я бы хотела сглотнуть вязкую слюну, но горла не чувствую. Зато чувствую, как моя грудь покрывается мурашками, под взглядом этого противного нахала. И трикотаж, сука, слишком тонкий. А лифчика на мне нет. – Успокойся. Ты просто вырубилась в прихожей, и я принес тебя сюда. Не бросать же было на полу?
– Ага, а раздел, потому что…
– Ты вспотела насквозь, и вся горела, – совершенно спокойно смотрит он мне прямо в глаза. – Бабушка твоя сказала, что в доме ребенок. Нечего заразу растаскивать. Так что…
– Ванька, – нет, горло я не нечувствую. Мне теперь кажется, что в него вот прямо сейчас черти заливают раскаленную смолу. И озноб пробегает по телу. Точно, это не от его взгляда у меня мурашки, а просто я заболела, вирус хватанула. Точно, как я сразу не догадалась, я же врач?
– Он накормлен супом и спит, – огромная ладонь ложится мне на лоб. Так неожиданно и странно. И я даже не отстраняюсь, потому что мне приятно. Обычное проявление заботы, но такое… Такое… Обо мне давно так никто не переживал, и даже сегодня мой жених, который скоро станет моим мужем, выбрал работу, а не меня. – Не понимаю. Лежи смирно.
– Что ты задумал? – нет, я даже не напрягаюсь. Его губы касаются моего лба. Они каменные и раскаленные. И мне надо бежать, не оглядываясь. Прятаться в недрах этого чертова дома, который колонизировал чертов беспамятный демон. Но слабость охватывает невероятная. И… Твою ж мать, мне приятно. – Я почти замужем. И почему ты не спросил у бабушки где моя комната? Я там должна быть, ты так не считаешь?
– Твоя бабушка определила в твою комнату мальчика. Мне сказала, что свободных нет больше, – он спокоен и собран, зато у меня внизу живота гудит реактивная турбина, диагноз несвойственный ОРВИ. А в голове страшный сумбур. Прав был Вазген. Надо было ехать к нему, там было бы безопасно и по-семейному. Там бы я не сошла с ума. А тут сошла. Температура страшная вещь, опасная. Она разжижает мозг, борющийся организм отключает рецепторы отвечающие за чувство самосохранения напрочь. – Слушай, я правда пытался спать в кресле. Но ребра…
Что я творю? А главное, почему. Я же его терпеть не могу. Этот едкий мужик, потерявший память, меня бесит и раздражает. И это он сейчас такой миляга, пока не вспомнил кто он на самом деле. А потом… Потом он просто уедет к этой своей губасто-сисястой. А я… Я не даю ему говорить, я совсем
