возразил?..
Она спрятала улыбку в его рукаве. Макс оскорблённо пыхтел, а потом вдруг расслабился, будто из него спицу выдернули, и засмеялся:
— Я же потом эти твои названия… ребятам пересказывал. Пока куковали между вылетами и заняться было нечем. Такой был важный, ты бы видела!
Маргарета глянула на него лукаво, снизу вверх, и рассмеялась тоже.
Звёзд сегодня не показывали. Всё небо было затянуто тёмными клубящимися тучами: в них гуляли глубокие, жуткие тени, мелькали всполохи, и они сами всё кружились, кружились и сталкивались без конца.
Погода была нелётная. Должно быть, драконам тоже нужно иногда не полететь, чтобы смотреть на небо снизу вверх.
Чтобы дать ему — и себе — быть.
Чтобы разглядеть за тенями хоть что-то.
Чтобы стать клиновым дивизиона, мало хорошо летать: нужно ещё обладать кое-какими мозгами, уметь читать карты, понимать тактику, быстро соображать в бою, заслужить уважение команды и не взбесить начальство. Лизать командирам задницы было не слишком принято — с неба плохо видно нашивки, — но в клиновые редко берут конфликтных истериков, не понимающих слова «приказ».
Макс стал клиновым почти случайно, когда в одном из длинных вылетов его предшественник сгорел, а отряд — всерьёз потрепало. Боевую задачу они тогда выполнили, а Макс так клиновым и остался. Хотел бы — пошёл выше, но его и так слегка мутило от документов, расписаний и всей прочей штабистики, которой дальше становилось бы только больше.
Словом, служба вовсе не состоит из того, чтобы рассекать через небо, волосы назад. Но полёт, конечно, всегда был первичен. И Макс вполне заслуженно считал себя в своём деле одним из лучших: у него был второй результат в дивизионе по подбитым целям, он учил ребят состреливать снаряды в полёте и на каждом смотре показывал в воздухе «фокусы». Макс обожал небо, чувствовал к воздушным фигурам пьянящий злой азарт и сливался с виверной так, что часто ощущал себя шестилапым чудовищем, вёртким, ловким и неуловимым.
Всё это невозможно без недюжинного таланта, а ещё — своеобразной любви к зверям. Макс тянулся к животным с детства, и хотя сперва это были всё больше кони, виверны занимали в его сердце какое-то особенно место. Он считал каждого своего летуна другом, переживал за их раны и горевал по их гибели, а звери — отвечали ему взаимностью.
Тем страннее было теперь, когда Рябина вдруг шумно вдохнула и спрятала от него мохнатую голову в полотнище крыла, — вместо того, чтобы, как это обычно бывало, нырнуть в связь и стать единой со своим всадником.
— Ленится?
Макс с усилием расслабил плечи и бросил в сторону:
— Вредничает. Совсем как ты!
По правде, Маргарета не вредничала. Утром она всерьёз напугала его стеклянными глазами и мягкими, заторможенно-тягучими движениями: в первый момент Макс даже вспомнил старые байки, будто с северного столпа на наш однажды хлынули загадочные душееды, которые проникали прямо в голову через ухо, а потом заменяли человеческий мозг своей склизкой, похожей на зелёные сопли натурой.
Но потом девушка встряхнулась, оттаяла. Отшутилась чем-то, отстучала в центр свои числа. Отказалась даже говорить о переезде Макса на станцию, пока не закончит работу, припрягла гостя натаскать воды от ключа, вычистила площадку под навесом от жёсткой виверньей шерсти, слетала везде, как надо, — Макс, ужаснувшись при виде дурацкого шарфика, безапелляционно надел на неё свои очки и шлем. И вот теперь Маргарета деловито сматывала верёвку и с любопытством глазела на его оглушительный провал.
За прошедший день поляну развезло ещё сильнее: девушка топла в грязи почти до середины икры. Правда, и сапоги на ней были болотные, резиновые и выше колена, так что Макс в своих промокших насквозь лётных ботинках чувствовал себя ещё более избитым судьбой.
— Не позорь меня, — шепнул он Рябине и погладил ладонью крыло.
Виверна глухо хекнула и спрятала голову ещё глубже. Всё время после падения она вела себя примерно и по большей части дремала, как и положено восстанавливающемуся зверю. Кажется, Максу ни разу даже не пришлось всерьёз входить с ней в связь: они и так неплохо справлялись.
Теперь Макс чесал виверну так и эдак, пощекотал пером зелёного лука, с силой провёл ногтём вдоль кости первого пальца. Рябина оставалась непреклонна.
— Может, ей нездоровится ещё? — Маргарета тоже выглядела озадаченной.
Шлёп! Девушка бросила скрученную верёвку в висящий на дереве мешок, и он влажно ударил о ствол. Маргарета прочавкала через грязь, присела рядом, глубоко склонив голову, будто пыталась перевернуться, чтобы быть с висящей под насестом виверной в одном измерении. По плащу стекали вниз капли.
— Да глупости, ты посмотри на шов.
Зашила Маргарета и правда хорошо, аккуратно. Да и заживало на виверне, как на собаке: место разрыва теперь выделялось только чуть вспухшей красноватой линией. Сколько прошло со дня падения — недели две? По всему выходило, что Рябине пора уже потихоньку подниматься в воздух.
Погода для первых полётов была, конечно, неудачная. Дождь так и шёл, унылый и мелкий. В лесу было тихо, и капли падали почти отвесно вниз, но в потоках над деревьями наверняка порывисто и неприятно.
— Не дури, — сурово сказал Макс и побарабанил пальцами по полотнищу.
Конечно, нащупать связь со зверем можно, вовсе не заглядывая ему в глаза. Макс попробовал — и натолкнулся на мутную пелену неприятия.
Холодное, липковатое чувство, будто упёрся руками в упругую оболочку, и теперь она пружинит под пальцами и топит их в слизи. За ней ощущалось тревожное, недовольное сознание, неприветливое, как нависшая над лесом дождевая туча.
Макс нахмурился. Обошёл боком, погладил мягко, зашептал что-то успокаивающее.
Рябина тряхнула башкой и ушла в свой кокон глубже.
Любой всадник умеет пробить такую стену так же, как умеет заставить виверну лететь туда, куда ей вовсе не хочется лететь, нырять среди страшных пылающих шаров, не пикировать панически от звука выстрела и даже идти на таран, если другого выхода не остаётся.
Да, Макс умел, — но он никогда не любил этого. Макс старался не насиловать зверей до тех пор, пока это было возможно. Полёт на виверне — это сотрудничество всё-таки; не то же самое, что дёргать рычаги машины…
Увы, эта не-машина совсем не желала сотрудничать. Рябина ловко переступила лапами по насесту и отвернулась от Макса. Из плотного кокона торчали только пушистые рыжие кисточки на ушах, — ими виверна почти касалась земли.
— Дай я попробую, — Маргарета
