Спрятав телефон в карман, Попов возвращается на свой табурет.
— Тупая ты, девка, Ленка. Он тебя продал за секретики о сеструхе. Я ему то, как трагически она погибла, а он мне — тебя. Кстати, к тому, как она сдохла, я отношения не имею. Это Серёга всё, Мыльников, тот ещё извращенец.
Не понимаю, о чём он говорит. Не верю и… И верю одновременно. Алекс не благородный принц из сказки. Он мудак. Меня колотит настолько сильный озноб, что зуб на зуб не попадает. Я жму колени к груди, пытаясь прикрыть как можно больше тела. Но всё равно сижу практически голая на сыром грязном полу.
— Не верю.
— Так ты подумай: на хера ты ему, Леночка? Куриными своими поразмысли. Вот ты ему свою плевку отдала? И что? Отдала! И всё! Толку с тебя? Обычная девка, — зевнув. — Ох, Ленка-Ленка, я же тебя хотел своей принцессой сделать. На трон посадить. Ты ж мне, бл*дь, чем-то понравилась.
Попов злится и с размаху запускает в меня чайником. Тот летит через комнату, и в последний момент мне удаётся увернуться. Он со звоном падает на пол.
— Я, кстати, у тебя дома был. Копала под меня, что ли, не пойму? Сука, как же злит. Пригрел кобру тупую. Не думал, что у такой мозги есть. Чёт иначе тебя себе представлял. Думал, для красоты и постели. А тут бац… Много интересного нашёл. Сука, — повторяется, снова резко встаёт со стула, хватает меня за волосы и начинает возить по полу.
От резкой боли из глаз текут слёзы, а затем сыплются искры. Накрывает безысходностью. Мне конец. Жизнь кончена. Я либо выйду отсюда инвалидом, либо останусь в этом подвале навечно.
— Ты что думала, что ты, блдь, такая крутая и мужиков можешь обмануть? Тпшка! Да если бы не хер знает откуда взявшаяся к тебе симпатия, мои ребята уже играли бы твоей башкой в футбол на заднем дворе, так сильно я на тебя зол. Так что цени, Леночка.
Снова толкает, и я больно ударяюсь о стену спиной. После обречённости накрывает лавиной боли. Почему-то в голову приходит предательство Алекса. Он ведь ушёл из комнаты. Оставил меня одну. Как тогда, в первый раз, когда я привязала себя сама. И фото. Там точно он. Я же знаю его тело. Это Алекс. И медсестра его заинтересовала. А я… А я всё себе напридумывала, потому что влюбилась.
И это не индийское кино, у Глазунова нет брата близнеца, и он мечтал узнать о сестре. Что, если Попов действительно рассказал ему всё, что знал, тогда… Мог он ради этого?
Мог, конечно мог. Он годами стремился к этому. Он ко мне полез ради правды и мести. Вот у него всё и выгорело. И меня получил. И о сестре теперь в курсе. Волк-одиночка в стае жить не может.
Мозг и тело устают до такой степени, что меня парализует ужасом.
— Ну ладно. — Попов наклоняется надо мной, приблизившись. — Для начала просто трахну. Неприятно, конечно, после этого пиздюка, — переходит на громкий крик. — Не так я мечтал! — бесится. — Хотел тебя комфортно, с цветами и брильянтами, а не в подвале! Но как уж есть, Леночка! Сама это выбрала!
А затем начинает расстёгивать штаны.
— Не надо, пожалуйста, не надо… — Леденею от предстоящего кошмара, даже сопротивляться не могу.
— Не сцы, тебе понравится. Во вкус войдешь. Вначале я, потом мои ребята. Хочешь, кольнём тебе что-нибудь для храбрости? — Расстегивает он штаны.
Глава 42
— Нет, я так не могу. — Встаёт с пола Попов и натягивает штаны. — Страшная, грязная, воняешь мочой. Ты же тут больше суток без сознания провалялась. Переборщил мой лекарь с уколами. В порядок себя приведёшь, потом поговорим.
— Может, ты просто вообще уже не можешь? — испытывая облегчение, кошусь на него с ненавистью, трясущимися руками натягиваю трусики.
К моему счастью, у Попова тупо не встал. Отползаю от него подальше и за свои слова получаю звонкую оплеуху. Жмурюсь от боли и унижения.
Щека тотчас загорается огнём, но я рада, что хотя бы не надо больше терпеть его противные прикосновения. Он отходит к двери, поправляя на себе спортивный костюм, натягивая резинку от треников повыше на пузе.
— Идём, вымоешься, надушишься, нарядишься, накрасишься и тогда обслужишь меня по полной.
— Лучше просто убей меня, — ляпаю неосторожно, от отчаяния.
Попов снова замахивается и ржёт оттого, что я дёргаюсь.
— Ну нет. Завершу начатое, потом, конечно, сдохнешь. Но вначале развлекусь как следует. Ждал-то сколько, упарился просто.
Открывает ключом дверь и толкает меня в коридор. Пошатываясь, иду по сырому земляному полу.
Говнюк с силой тянет меня за запястье, периодически дёргая за руку. От вертикального положения кружится голова.
Мы поднимаемся по облупившимся ступеням и оказываемся в каком-то доме. На первом этаже, значит, до этого были в подвале. Этот придурок притащил меня в какой-то частный дом. Большой, судя по всему, в несколько этажей. Из дверей напротив выходят охранники Попова, усмехнувшись, оценивают мой потрёпанный внешний вид.
Но мне всё равно. Я испытываю головокружение, головную боль в висках и слышу, как ненормально бьётся сердце. Кажется, тахикардия.
— Сёма, Гена, будете девку охранять. И Ивановну позовите, пусть будет в комнате с ней, проследит, чтобы помылась.
Мужики ржут и открыто обсуждают моё тело. А Попову отчего-то это не нравится.
— Рты закрыли. Пока приказа не было, отвечаете за мою цацку бошками. Лапы не распускать, и уберите с рож эти сальные ухмылки, не по вашу долю игрушка.
Ревнует, что ли? Господи, тогда на хрена раздел до трусов и на всеобщее обозрение выставил? Ещё и лифчик куда-то делся. С моим размером только в майке на бретельках и разгуливать. Впрочем, по фигу. Скорей бы куда-то подальше от них. Куда угодно. Может, в ванной я смогу утопиться.
— Давай. — Подталкивает к лестнице Попов и мерзко бьёт меня по заднице. — Жду через час в своей спальне. И намажься. У Ивановны тени, помаду возьми. Чё вам там бабам нужно.
Кивнув, разворачиваюсь, испытывая дикую слабость во всём теле. Что эти суки вкололи мне?
— Я есть хочу, — хриплю, почти согнувшись, напоминает о себе сжавшийся в комок желудок.
У меня явно очень низкое давление. Ко всему прочему ещё и уши закладывает.
— Гена, — окликает охранника Попов, — отведёшь её наверх, потом за едой сходишь, — приказывает, отвлёкшись на телефонный звонок.
Уходит поговорить в другую комнату, скрывшись из виду.
— Больше делать мне нечего. Туда-сюда шататься.
— Отлить пойду, — объявляет Генин товарищ Сёма, — уж как-нибудь справишься с грязной девкой.
— Я бы справился, да Попов вонять будет. — Щиплет меня за задницу незнакомая рука, и от отвращения я едва не валюсь на пол.
Ненавижу их всех. Чтоб они все сдохли!
— Могла бы в золоте купаться. — Толкает меня в спину. — Пошла вон, — указывает, — на кухню. Хлеба отрежу. Так уж и быть! Помни, Ленка, мою доброту.
Бреду в указанном направлении, поворачиваю направо и в арку. В помещении кухни светло и пахнет едой. Гена снова толкает меня. Я хочу ответить, но сдерживаюсь. Силы неравны. Он подходит к хлебнице, достаёт нож и, откромсав ломоть, отвлекается на вернувшегося из сортира Сёму, оба выходят из кухни. Дебилы.
— Стой и не дыши, пожри вон и пойдём. — Возвращается на минуту и снова уходит.
Я начинаю жевать, сжимая хлеб грязными руками, как голодная бродячая собака. Он кажется мне самым вкусным из того, что я когда-либо пробовала.
И в этот момент на кухне раздается стук и открывается дверь, ведущая на веранду. На пороге застывает девушка. Рядом с ней фляга. Похожие я когда-то очень давно видела у дяди на пасеке.
Её глаза расширяются от ужаса. Ещё бы. Представляю, что она подумала. Посреди кухни грязная, полуголая девица с синяками и ссадинами. Просто оживший кадр фильма «Мученицы».
— Помоги мне.
— Мы просто мёд привезли, хозяина позовите.
— Пожалуйста, дай мне позвонить.
Мы с молодой женщиной смотрим друг другу в глаза. В моих застыли ужас и паника. Я даже боюсь обернуться на дверь, где может быть тот мерзкий Гена.
