Я иду в ванную. Включаю воду, выбираю пену. Затем иду к окну, потом снова к двери, продолжаю наматывать круги по номеру. Если бы у нас были телефоны, я могла бы ему позвонить. Но их нет. И я жду, жду, жду. Затем ручка на двери опускается, и я слышу голоса. Подхожу ближе. Глубоко поражённая и оглушённая, почти умираю, с трудом оправившись от шока.
За дверью Попов. Этому старому маразматику совсем не жалко тратить время на меня. Внутренности обдает кипятком ужаса.
Я идиотка, которая слишком быстро расслабилась. Оглядевшись по сторонам, впадаю в истерику. Думаю спрыгнуть с балкона. Но наш номер расположен на четвертом этаже, я разобьюсь, поэтому забираюсь под кровать. И, зажмурившись, трясусь от страха, надеясь, что, когда они зайдут, то решат, что нас в номере нет.
Я слышу, как кто-то вставляет в замок ключ, и тот поворачивается в скважине.
Глава 40
Когда есть, что терять, не очень разбалуешься и жить гораздо страшнее. Лёжа на полу, до боли в пальцах вцепившись в угол ковра под кроватью, я слышу, как стучат мои зубы. Ужас того, что меня ждёт, холодом пробирает до костей. Попов убьёт меня. Порченой я ему не нужна. Да я сама умру, если он меня тронет.
Я не жалею, что отдала невинность Алексу. Нет. То, что произошло в этом маленьком городке, — самое лучшее, что было в моей жизни. Но Николай меня сотрет в порошок или замучает до смерти. А я не хочу умирать. И мне страшно. Я трясусь будто в лихорадке.
— Алекс, — шепчу, жмурюсь, беззвучно глотая слёзы.
Зову его. Надеюсь. Я была отчаянной и сильной до встречи с ним, а теперь — слабая и беззащитная. Не хочу мстить, не в состоянии выяснять, в чём замешан Попов, мечтаю просто жить. Быть рядом с Глазуновым. Смотреть на него и делить один воздух на двоих. Не могу ничего придумать, не соображу, как спасти себя, и просто рыдаю от безысходности. А ещё боюсь, что они встретили Алекса по дороге и его уже нет в живых. От этой мысли сердце колет засевшая в нём заноза. Тошнит от паники.
Пусть Глазунов бросит меня, только живёт.
Из своего укрытия я вижу, как открывается дверь. Как три пары ботинок начинают со скрипом рассредотачиваться по комнате. Я закрываю глаза и молюсь, чтобы меня не заметили и не тронули Глазунова.
Ну зачем мы Попову? Почему нельзя просто оставить нас обоих в покое? Найти себе другую игрушку. С ним согласятся пойти многие девушки. Я ничем не отличаюсь от других.
Изнывая от бессилия и внутренней боли, я пытаюсь отвлечься и вспоминаю Алекса, то, как мы гуляли в парке. Наши совместные минуты счастья. Больше их может и не быть.
— Прохладно здесь. — Стоял Глазунов за моей спиной, прикрывая от ветра.
Он не отпускал меня от себя и, обхватив двумя руками, жал к своему телу, я балдела от его крепости.
— А ты, Лена, тёплая, как печка. Пожалуй, погреюсь ещё немного.
Он шутил, ухмыляясь, и мне нравилось. Я знала, что на самом деле Глазунову просто хотелось обнимать меня, но он не привык к отношениям, поэтому делал вид, что отогревается. Оправдывал своё влечение и слабость ко мне.
— Твои волосы густые и пышные, — хрипло шептал, зарывшись носом в макушку, — они словно тёплая шапка. Тебе повезло, Елена, не замерзнешь зимой. И пахнут вкусно. Мечта, а не грива.
Конечно же, он снова острил. Но в тот момент я расцвела, словно дурочка, и даже щёки зарделись алым цветом. Столько раз мужчины говорили мне комплименты, и я никогда особо не реагировала, а в те секунды каждое слово ловила, как в детстве, хватая сачком ярких бабочек. И я становилась по-женски слабой и таяла, заглядывая в его карие глаза. Мне было не так уж и важно, что он говорил. Исключительно волшебное ощущение.
— А курносый нос у тебя, Елена, видимо, от двоюродного брата.
Повернувшись к нему, я тут же врезала Алексу под дых локтем. А он рассмеялся. Понимала, что поддразнивает. И сама обиделась не по-настоящему, в общем-то, понарошку. С ним эта игра была весёлой и интересной. Несмотря на его видимую властность.
И в тот миг я обернулась к нему, искусственно насупившись, а он укусил меня за самый кончик носа и тут же припал к губам горячим, страстным поцелуем. И я моментом сошла с ума от переизбытка счастья.
А он обнимал крепче.
— Расскажи мне ещё про кошек.
— Почему именно про кошек? — В ту секунду я забыла шутку про нос и, откинувшись на сильное мужское плечо, разомлела от восторга.
Алексу нравилось меня трогать, и он потянул меня за руку. Мы сели на лавку. Он забросил руку на деревянную спинку. А потом и вовсе перетянул меня на свои колени. Я ощущала себя победительницей, достигшей цели, мне казалось, его чувство ко мне с каждым прикосновением только крепло. Его влекли препятствия, Алексу нравилась таинственная обстановка наших свиданий, соединённых с постоянной опасностью. Я всё это угадывала в его поведении.
— Можешь про собак, мне нравится, когда ты умничаешь про животных, о которых узнала от дяди.
— Нет, я не люблю собак, Саш. Собачники обожают противопоставлять своих любимых питомцев кошкам. Мол, по сравнению с собаками, кошечки прожжённые эгоисты, и от человека им надо только пожрать.
Алекс расхохотался, начав гладить мои ноги.
— Просто кошкам наплевать на клумбу и цветы в горшке на подоконнике. Для них это забава, они любят раскопать, погрызть, раскидать.
Алексу было хорошо со мной. Я читала это сердцем.
— Если они такие плохие, то как тогда трактовать привычку домашних кошек приносить своим хозяевам подарки? Обезглавленных мышек, например.
Он слушал и вжимал пальцы в мои бёдра. Прикрыв глаза, наслаждался моментом, и этот миг навсегда отпечатался в моём сердце.
— Кошки просто умеют скрывать свои чувства. — Куснул Алекс мой подбородок и до боли сжал задницу.
Наверное, в тот момент он говорил о себе. А мне просто нравилось быть с ним.
Но скрыться от реальности не получается. Я слышу голоса убийц в нашей комнате. Меня трясёт, я обливаюсь потом, сердце лупит как мотор, пошедший вразнос. Вдруг пронесет? Что, если не заметят? Уйдут, и я успею позвонить Антону?
Но спустя мгновение кто-то хватает меня за ноги и грубо тянет из-под кровати. Я пытаюсь орать и сопротивляться, но в итоге только раздираю руки и ломаю ногти, оставляя царапины на полу.
Глава 41
— Просыпайся, шлюха!
Очнувшись, вздрагиваю. Осознав, что я в подвале и мне что-то льётся на лицо. Стряхиваю воду, закашлявшись. В помещении, где я оказалась, холодно и темно, только тускло светят под низким потолком забранные в сетки слабенькие жёлтые лампочки. Я лежу на голом бетонном полу в одних трусах и майке. Передо мной на старой деревянной табуретке сидит Попов и поливает меня из ржавого чайника.
Испугавшись, отползаю в угол комнаты. Противно и страшно. Попов успевает пнуть меня тяжелым ботинком вдогонку. Ногу режет ноющей болью. На коже появляется крупная ссадина. Так сильно любил, что теперь так же сильно ненавидит.
— Хотел посцать на тебя, Леночка, когда ты очнешься. Это было бы театрально и красиво, но простата, сука, подвела. Вечно с ней так. Когда не надо — сцышься без устали, как сволочь, а когда надо, так и капли не выдавить.
Он встает со стула, делает шаг ко мне. А я, несмотря на грязный ледяной пол, отползаю. Лишь бы только подальше от него.
— Алекс, — непроизвольно шепчу я.
Попов недобро ржёт.
— Ах этот! Он тебя уже забыл.
Наклоняется и плюет мне на бедро. Отираюсь. К горлу подкатывает тошнотворный комок.
— Испортил мне девку и с другой уже развлекается.
Сердце превращается в камень. Не бьётся и даже не дёргается. Попов роется в карманах, выуживает дорогой телефон и начинает быстро листать фотографии… На которых виден гостиничный номер, почти такой же, как был у нас в «Надежде». А по номеру ходит голая Инна, на следующей фотографии обнажённый Алекс. Затем он лежит на кровати. Дальше на нём сверху сидит Инна. Фотография размазана, явно модели двигаются. Мир плывёт перед глазами, теряется реальность. Едва удерживаю очередной подкатывающий комок тошноты.
