хотя бы попытаться ради него.
Возвращается поникший и потухший Руслан, который всеми силами это скрывает.
— Ладно, дети мои, я поскачу подышать воздухом, а вы тут поболтайте. Скоро увидимся, талантливая художница, — подмигивает она мне.
— Евгения, вам помочь? — предлагает Руслан, глядя, как она грузно встает на костыли.
— Нет, Русланчик, спасибо! Я сама.
Мы молчим, слушая удаляющийся грохот костылей. Руслан не знает, что делать дальше. Не знает, как подступиться ко мне, чем задобрить и развеселить. Я ужасна.
— Руслан, сядь, пожалуйста, рядом.
Руслан садится и кладет голову мне на плечо. Я обнимаю его и глажу по спине. Это первый раз за все время, когда я сама его касаюсь.
Руслан прижимается ко мне крепко, но аккуратно, и я чувствую, как что-то горячее пропитывает футболку. Руслан беззвучно плачет. Это всё я сделал. Всему виной моя черствость и зацикленность на собственных проблемах.
— Прости меня, пожалуйста! — шепчу я.
— Нара, я не злюсь и не обижаюсь на тебя. Я хочу, чтоб ты понимала, почему мне так тяжело. Я привык жить с твоей болезнью, но ты продолжаешь меня отталкивать. Ты уходишь все глубже в депрессию, а я ничего не могу сделать.
— Ты не соскучился по нормальной жизни?
— Нет! — почти выкрикивает он.
— Почему?
— Я ею живу. Ты моя нормальная жизнь.
Прикладывается солеными мокрыми губами к моим, и я понимаю, что только он — мое спасение.
— Я такая глупая, прости!
— Нара, я всё понимаю. Я знаю, что тяжело. Но ты продержись еще немного. Скоро всё наладится. Счастливая жизнь буквально за поворотом. Я обещаю.
— Руслан, привези мне набор для графики, а акварель пусть немного подождет. Я встану на ноги и буду ею рисовать.
Глава 15. Руслан. Через тернии и провода…
Пока Нара на процедурах, открываю крышку ноутбука и запускаю программу. Нужно попытаться закончить отчет, а то руководитель уже не одно гневное послание написал в WhatsApp. Я не хотел рассказывать кому-то о нашей беде, но начальнику пришлось, чтоб хотя бы на время перевел меня на удаленку.
Не нужны мне поблажки, жалость и «медали за доблесть». Я же поклялся, что всё выдержу, если Нара выживет. Я не то чтобы боюсь просить о помощи, я даже боюсь её принимать, когда предлагают. Если нам кто-то помогает, я с ужасом жду, что там наверху разозлятся, что я нарушил клятву, и Нару просто вырвет из моих рук.
Я вглядываюсь в цифры и никак не могу понять, что к чему. Это странно. Это пугает. Мне всегда казалось, что с цифрами проще, чем с людьми, и на их основе сложилась вся моя профессиональная жизнь. Цифры, шахматы, логика — мои сильные стороны. Теперь же я тону в море цифр, как ребенок, которого закинули туда без спасательного круга.
Из-за травмы Нары и её тянущего, как незаживающая рана, эмоционального состояния, работа ушла на второй, а то и третий, план. Я знаю, что деньги нам сейчас нужны, как никогда — болеть это катастрофически дорого — и каждую свободную минуту сижу за ноутбуком: одна рука печатает, а в другую вложена её рука. Это ничего, если б только немного исправить ситуацию. Мне бы хотелось сидеть у её койки с ноутбуком на коленях и чувствовать, как её тонкие пальчики гладят по голове, и видеть родную, теплую улыбку, каждый раз когда оборачиваюсь.
Совсем редко — пару-тройку раз в сутки — играю с рандомным незнакомцем в шахматы. Это мне поощрение, взамен перекурам на лестнице. Я с пяти лет не проигрываю. Совсем. А вчера мне поставили мат первый раз за столько лет. Я словно разучился просчитывать вероятности.
Я не могу ни на чем сосредоточиться, потому что Нару выписывают в конце недели, и я не знаю, как дальше справляться с ней, работой и её депрессией, которая окутала нас чернотой. Я боюсь оставить её одну. И еще ей нужно хоть как-то передвигаться, когда меня нет рядом, но коляска не рассматривается даже как временный вариант. Каждый раз когда я начинаю разговор о том, что ей самой было бы удобнее пользоваться креслом хотя бы иногда, начинается истерика.
Нара начала рисовать углем, и от этих рисунков кровь в жилах стынет. Она всегда так любила цвет, а теперь вся стена у её кровати завешена этой депрессивной монохромной мазней. Ей плохо, и ничего не помогает вырвать Нару из лап вечной скорби. Можно говорить с ней сутками, но все слова проходят мимо и впитываются в угольные скетчи.
Я бессилен, а специалистов Нара видеть не хочет, утверждая, что в полном порядке. Но, как может быть в порядке человек, который плачем по десять часов в день? Это разрывает мне сердце. Все равно, что выдрать его из груди, кинуть в грязь и поглубже втоптать туда каблуком.
Захлопываю крышку ноутбука. Подхожу к раковине и выплескиваю на лицо несколько пригоршней холодной воды.
Руслан, ты в порядке? — спрашивает Жека, которой тоже не читается. Наверное, устала от нашей нервозности, которая чувствуется в воздухе.
— Да, конечно.
— А по-моему, нет. Ты устал. Вот скажи, какой толк ночевать здесь и спать у её койки?
— А если я ей понадоблюсь?
— Для чего? Руслан, извини, если в личное сейчас залезу, но это только потому, что добра вам желаю. Я бы поняла, если б вы целовались ночами, как положено молодым влюбленным, но она плачет, а ты уговариваешь ее остановиться. Проблема в том, что Нара тебя не слышит. Это очень хорошо, что ты такой чуткий и заботливый, но если так и дальше пойдет, быстро перегоришь и ей не поможешь. Съезди домой, отоспись, работу доделай, а она хоть ценить тебя начнет.
— Я не могу ее бросить, — упрямо повторяю я, вспомнив клятву, которую дал в тот вечер перед образами.
— Маленькие вы еще и такие искренние, — произносит Женя, задумчиво.
