дурной тон переводится?
– Закрой рот, – стонет мать. А мне хочется аплодировать стоя этой нахальной ведьме, которая в полнолуние превращается в зайку. – Ты распустил прислугу и дочь.
– Прошу нас простить. Светский разговор прекрасен, и я бы с удовольствием послушала трактат о воспитании прислуги и детей в вашем исполнении, но Саша вспотела. Ее нужно умыть и переодеть. Вы позволите нам уйти? – щурится зайка, раздувает ноздри, смотрит на меня с вызовом. Она злится, и ей очень идет это.
– Через полчаса ужин. Не опаздывай… те… Ольга… Петровна.
В голову заползают ледяные щупальца мигрени. Присасываются к вискам болезненными спазмами.
– Сначала я хочу поесть, – перебиваю я визгливые требования матушки вернуть ей деньги. – Извини, мне нужно успеть переодеться и принять душ.
– Мы не договорили.
Я просто молча иду к лестнице. Сил нет ни на разговоры, ни на ругань. Сейчас поужинаю и просто сбегу из собственного дома. Что там Гриня говорил про дорогих баб, которые за деньги станут кем я пожелаю? На ходу достаю из кармана телефон. Гришка отвечает сразу, кажется еще до гудка.
– Что пожелаете мой господин? – слышу я слишком жизнерадостный голос своего зама, не обременённого семьей и какими то этическими предрассудками. И сейчас судя по звукам идущим фоном, он весьма недурно проводит время, на деньги которые я ему плачу щедрой рукой.
– Мне нужна баба. Дорогая. Толстожопая. В костюме зайчихи. Через три часа, – хриплю я, чувствуя себя гребаным маньяком извращенцем. И судя по хрюканью, несущемуся мне в ухо, Гринины мысли совпадают с моими на сто процентов.
– Ну ты, шеф, монстр, – наконец совладав с собой сдавленно сипит мой давний товарищ. – Это, Вадь, а заяц белый нужен, или серый. Ну там русак бывает, или беляк. Бывает еще маньчжурский. Но он мелкий. А еще…
– Ты уволен.
– Ну, это то понятно. Не ясно зайчишку тебе белого или серого. Как в стишке, помнишь, бывает заяц белый, бывает заяц серый…
– Белого давай. И это, чтоб сапожки с когтями и два зуба.
– С этим сложнее, босс. Где я тебе найду дорогую блядь у которой два зуба всего? – серьезный тон Грини дрожит.
– Убью, – мой рык действует как спусковой крючок. Из трубки несется молодецкий ржач.
– Ладно, через три часа. Куда тебе ее? В офис?
– Нет, в отель. Я хочу дешевый отель. И, сука, зайку в маске.
Я хочу просто вылечиться от гребаного безумия. Все очень просто. Не клином же свет сошелся на Ольге Петровне, которую, судя по всему тошнит от меня каждый день. А меня она жутко бесит, просто до зубовного скрежета.
Раз-два-три-четыре-пять. Вышел зайчик погулять.
– Оль, а можно я ужинать не пойду? – куксится малышка. Я напрягаюсь. Неужели снова температура? Нет, лобик малышки совсем не горячий. Покрыт легкой испариной, но это скорее от утомления.
– Это еще что за новости? – я хмурюсь притворно, едва сдерживаю улыбку, глядя на то, как Саша бросается к своей кроватке на которой растянулась нахально кошка Барабан и начинает ее обнимать.
– Ну, там ба… То есть Клю. Она снова заставит меня есть эту мерзотную фуа-гру и пить сок из алоэ с семенами чиа. Буэ. Оно это вот на сопли похоже. Оль, а я знаешь чего хочу попробовать?
– Что? – мне вправду интересно, чего хочет маленькая принцесса, у которой есть все, кроме внимания и любви.
– Сосиску хочу с макаронами, как у Аглаи с тетей Валей из кухни. Я не пробовала никогда. Они меня хотели угостить, но ба… то есть Клю так на них накричала, аж ногами топала. А папа мне один раз покупал бургер, когда мы с ним ездили к психолого. Знаешь какая вкуснища? Но потом…
– Знаешь, Саш, просто бабушка о тебе заботится, наверное, – не очень уверенно бухчу я, ослепнув от жалости к малышке и злости на чокнутую злобную тетку, которая даже бабушкой себя называть родной внучке запрещает.
– Она говорит что я неблагодарная и забалованная. А когда папы нет, она мне говорит, что я зажралась, вот, – взгляд Сашули такой открытый. И мне хочется прижать ее к себе, и укрыть от всех бед и злости. – Но ты ее сегодня здоровски поругала. Значит будет в столовой сегодня нехорошо. Давай тут покушаем, Оль? Ну пожалуйста. Ба… то есть Клю не простит тебя.
– А папа, он разве позволяет тебя обижать?
– А он не слышит. Сидит, жует, потом уходит. Как мама уехала, он стал сердитый очень. А потом ты пришла к нам, и он стал на себя снова похож. Только какой-то странный. Но он хороший, Оль. Только «усталый» очень. Зато вчера он даже улыбался. Вот.
– А знаешь, мы не будем папу расстраивать, – глажу малышку по головке, чувствуя исходящий от нее запах молока и сахарной ваты. Интересно, мой ребенок так же будет пахнуть? И я так же, наверное буду, умирать от нежности и распирающей душу любви? Наверное. – Мы пойдем в столовую.
– Но… – глазенки Саши наливаются слезами.
– Я никому и никогда не позволю заставлять тебя делать то, что ты не хочешь. Обещаю, – шепчу глядя прямо в слезливые омуты. – Веришь?
Она лишь кивает. Хочет верить, но… Малышка думает, что я не справлюсь и раздаю напрасные обещания.
– Сейчас мы наденем твой любимый костюмчик и…
– Нет, надо платье. И волосы собрать в пучок. А потом…
– Костюм, хвостик и твои любимые тапки, – хмурюсь я, но не выдерживая начинаю хохотать. Сашуля сейчас похожа на крошечного ежика. А еще она невероятно похожа на своего отца.
Мы снова опаздываем. Вваливаемся в столовую радостно хохоча. Кошка Барабан вышагивает в арьергарде, как же без нее. Вообще-то, обычно я не позволяю моей пушистой красавице кусочничать со стола. Но Саше не могу отказать в удовольствии подкормить и без того жирненькую кису. Столько счастья в глазах ребенка, когда с ее руки слизывает крошечные кусочки курицы и паштета нахальное животное, что у меня нет сил запретить вакханалию.
– Пять минут, Ольга Петровна, – хмурится Райский. Выглядит он что-то неважно. Похож на грозовую тучу, морщинка на переносице, губы сжаты. – Это второе предупреждение.
– Простите. Учту, – улыбаюсь натянуто, всей своей кожей ощущая напряжение болтающееся в воздухе столовой плотной душной пеленой. – Кстати, как доктор вам говорю, питаться надо в состоянии душевного спокойствия. Тогда все полезные вещества из пищи лучше усваиваются.
– Я тоже учту, – скалится начальник. – Садитесь уже. Я голоден как волк. Но вынужден ждать пока вы соизволите почтить нас своим присутствием.
– Так ели бы, – дергаю плечом, помогая Саше усесться на ее стул, который
