— Алина устроила мне Варфоломеевскую ночь уже через месяц после прихода из-за партии сухого молока из Германии, — продолжал Игорь Петрович, — шестнадцать тонн, не шутка. Купили по случаю, по смешной цене, прямо с таможни, где оно пролежало под арестом несколько месяцев. На момент ареста — что-то там было не в порядке с бумагами — оно было уже просрочено чуть ли не на год. Ну, мы могли бы сбыть его малыми партиями где-нибудь на окраине города, перефасовав в другую упаковку, указав другие сроки реализации. Вы, наверное, осуждаете меня, — Игорь Петрович взглянул на Екатерину, улыбнувшись, — думаете, вот до чего доходит капитал в погоне за прибылью, как когда-то написали классики. Но, во-первых, что такое срок реализации? Понятие довольно условное. Если, допустим, он истекает 31 декабря 1998 года, то это вовсе не значит, что 1 января 1999 года продукт не годен к употреблению. Годен! Тем более весь свой товар мы пропускаем через качественный контроль, знаете, чем черт не шутит! Заключение по нашему молоку было вполне положительным — к реализации пригодно. И не знали бы мы горя с ним, не вмешайся Алина. «Закон есть закон», «dura lex, sed lех»[18], она на страже закона, она не допустит, и пошло-поехало! Короче говоря, устроила скандал — ах, народу продаются испорченные продукты! Ах, эти жулики-бизнесмены! И статью в газету! Могу показать, если интересно. Борец за правду, не побоялась выступить против собственного директора-мафиозо! — Игорь Петрович потянулся за бутылкой, не слушая возражений Екатерины, сказал: — Я чуть-чуть! — Налил себе и ей: — Ну, давайте по маленькой, за Алину, хоть упряма была, глупа, но личность! Личность! Чокаться нельзя.
Они выпили, помолчали.
— Ну, думаю, продавать это молоко я не буду, себе дороже. Звоню своей старинной знакомой, заведующей сиротским приютом, знаете, замечательная женщина, подвижница, еще одна идеалистка, но с другим знаком, объясняю ситуацию, честь честью, так, мол, и так, могу подарить вашим подопечным сухое молоко, слегка просроченное. Она чуть не плачет от радости, но долг превыше всего: «Я пришлю к вам, — говорит, — знакомого санврача, пусть проверит качество продукта». — Он достает сигарету: — Вы позволите? — щелкает зажигалкой — трепетный огонь освещает резкие морщины, седые виски, наверное, ему все-таки ближе к шестидесяти, чем к пятидесяти, и продолжает: — Так эта ненормальная, извините Бога ради, узнала от своего дружка, был здесь у нас такой, сволочь порядочная, о наших планах, позвонила моей приятельнице, обвинила ее чуть ли не в убийстве невинных крошек, садизме, пригрозила судом, позором — одним словом, испугала до смерти. Та — мне, ну, я ее успокоил, как мог. Собрал коллектив, говорю, так, мол, и так, слухи всякие нелепые ходят насчет партии сухого молока из Германии. Хочу сообщить вам, что молоко это самое по причине непригодности к реализации мы продаем областной пушной ферме, норок кормить. И выдал им чуть ли не часовую лекцию о разведении этого ценного пушного зверька — о рационе, который включает сорок три ингредиента, о витаминах, без которых им не выжить, о том, как они размножаются, и т. д. У меня друг там директором, тоже из бывшей красной профессуры. Так он ни о чем, кроме норок, говорить не может. Ну и я поднахватался у него. Под конец спрашиваю: «Будут возражения?» Возражений не было. «Бумаги, — говорю, — в красной, «приказной», папке на обычном месте. Желающие могут полюбопытствовать». Вот так, «демократия в действии» называется. — Он рассмеялся.
— Так и скормили все молоко норкам?
— Разумеется. Я же публично объявил! — Он достал новую сигарету, закурил. Обаятельно улыбаясь, посмотрел ей в глаза. — Не все, конечно. Я им подарил, не продал, а подарил полтонны, а они на радостях заверили, что якобы не полтонны, а все шестнадцать. — Игорь Петрович открывал свои секреты непринужденно и легко, словно бы с насмешкой над собой.
— А молоко продали? — против желания, в голосе Екатерины прозвучало осуждение.
— А как же, продали, конечно. Вернее, загнали. Главное, сорвать куш, знаете ли, а там хоть трава не расти. Вот такие они нехорошие, Екатерина Васильевна, эти современные бизнесмены! — И, насладившись ее замешательством, сказал: — Нет, не продали. Подарили тому же детскому дому. Еще кое-что добавили. Тихо, по-партизански. Без шума и свидетелей. Не лишать же детей питания из-за вздорной бабы. Еще не родилась та женщина, Екатерина Васильевна, которая заставит меня свернуть с дороги! А кроме того, существует такая вещь, как доброе имя, и то, что это не звук пустой, особенно понимаешь в моем возрасте. — Он замолчал. Помешал ложечкой остывший кофе. Снова улыбнулся, взглянув на Екатерину.
Екатерина слегка покраснела в ответ. Тоже улыбнулась.
— А потом? Что было потом?
— Потом не было ничего. Алина осталась у меня, но я решил уволить ее при первом удобном случае. Видите, я с вами абсолютно откровенен. Знаете, — Игорь Петрович доверительно нагнулся к ней, — время сегодня кует преступников. На каждом, кто не лежит на печи, а занят делом, висит криминал. Уклонение от уплаты налогов, двойная бухгалтерия… Не получается в белых перчатках. Ни в коммерции, ни в политике. Нигде, к сожалению.
— Но конфликтов больше не было?
— Конфликтов больше не было. Алину незаметно оттерли от дела. У меня до нее был юрист, прекрасный специалист, умница, к сожалению, ушел на более перспективное место, так он, по старой памяти, не отказывался помочь. Так что, милая моя Екатерина Васильевна, оснований желать ее смерти у меня, как сами видите…
— У меня и в мыслях не было… — запротестовала Екатерина.
— Ну, не было, так не было. Мне нравится ваше лицо, на редкость выразительное в наше неискреннее время. Можно читать, как по книге.
Екатерина покраснела.
— А как она погибла?
— Деталей не знаю, не интересовался, — сказал он сухо, словно ему стало скучно.
«Не верю», — подумала Екатерина.
— Тут у нас работали люди из прокуратуры, допрашивали, искали связь между ее гибелью и нашей фирмой — может, знала слишком много — и газету припомнили с разоблачительной статьей. Удивлялись крепко, почему я ее не уволил…
— А почему вы ее не уволили?
— Почему? Да черт его знает почему. С одной стороны, дура она, конечно, была, а с другой — вроде жалость какую-то чувствовал, знаете, как к юродивому или ребенку, и, пожалуй, уважение. Да, да, уважение. Ведь не щадила живота своего. И даже любопытно было, что еще выкинет? Принципы, идеи… Сейчас таких, как она, все меньше и меньше. Вымирают как тип, как мамонты, к сожалению. Как ни посмотри, люди эти — своеобразная совесть общества, бесстрашны, прямодушны. Как Христос, приносят себя в жертву за грехи наши. Для себя им ничего не нужно, все для человечества стараются. Дай им волю, пожар всемирной революции устроят, а без них тоже чего-то не хватает. Нельзя без них. Вот так, Екатерина Васильевна. Еще вопросы будут?
