— Зачем красные стулья. Это намёк на мясо? — прошептала она.
— Думаю, красный способствует аппетиту.
Не стала заострять внимание.
— С аппетитом у меня всё в порядке. Смотри, домашние пельмешки.
— То что доктор прописал. Со сметаной?
— Естественно!
С подносом мы встали в очередь. Рядом с такой красивой девочкой мне было невероятно комфортно. Я ещё, как последний собственник, приобнял Дану и целовал время от времени, показывая присутствующим, что моя красавица.
Не дал ей ничего нести, сложил всё на поднос и шёл за её белым платьем, когда она выбирала нам место. Выбрала уголок с окном. Но окно выходило не на проспект, а на кусты у тротуара. Очень удачно, я бы тоже туда сел.
Я быстро прочитал мысленно молитву, чтобы Дана не заметила, перекрестил еду.
— Бабушка тоже так делала, — улыбнулась она мне, уловила мои действия. — Можешь не стесняться.
— Отец приучил, — всё же я стеснялся.
Никто из моих одноклассников и друзей в церковь не ходил. Да из школы от силы пять человек и то начальные классы, взрослые наотрез отказывались службы посещать.
Дана вела плечиками, сидела беспокойно. Так хотела кушать, что запустив пельмешку в рот глаза закрыла от удовольствия и на время замерла.
— Ты любила бабушку? — приступил к обеду.
Глаз от неё не отрывал. И решил, что ладно… Полюбуюсь на чудную девичью грудь... Уговорила. Сколько я на неё буду не смотреть? Так же красиво всё оформлено, как сладкое в корзиночке.
— Мамину маму больше, чем папину маму. Хотя они обе верующие были. Мамина мама меня пожалела, а папина нет. Она всё рассказала мне почти перед самой своей смертью. Два года назад. Мне пятнадцать было, папа из тюрьмы вышел.
— Что рассказала? — жевал я, стараясь не спугнуть её желание поболтать о личном.
Если честно, Дана с трудом душу открывала, были вещи, которые она сторонилась и, если что-то говорила, то морщилась, как от боли. Так она делала, вспоминая Кристину. Дана за подругу сильно переживала. Та осталась в интернате и была сверхдоверчивой, доверчивее даже самой Даны. Сложно представить, что там за чудо.
— Ты только не говори никому, это между нами, — она нахмурилась и посмотрела в окно.
— Между нами, — кивнул я, сосредоточившись.
— Папа был плохим мужем, мама была плохой женой. Они сильно поссорились. Но папа с ней не развёлся, а она хотела уйти и сделала аборт в домашних условиях, — сказала это Дана очень просто. Хотя аборт был сделан над ней.
— Да. Я натуральная жертва аборта, — она посмотрела на меня.
В глаза смотрела, словно выискивала во мне что-то, пристально так, проникновенно, сканировала. От этого взгляда ещё при первом нашем знакомстве дрожь по телу. И не у меня одного. Она на всех так смотрела. Лицо её детское, но при этом глаза невероятные, словно женщине принадлежали взрослой, а то и старице древней. Вот за это её и недолюбливали, за какую-то неестественность и мистическую необычность.
— Выкидыша не было, — продолжила она, хлебнула вишнёвый компот, что выбрала. — Но меня она искалечила. Папина мама, считала, что это он виноват. И она права. Иначе как объяснить, что он с мамой остался. Инга родила, кормила меня грудью. Потом поняла, что я слишком больная. Папе заявила, что у неё нет специального образования и она не может сидеть с таким ребёнком. А ведь, — Дана опустила ресницы и мне пришлось её ручку выливать, чтобы хоть как то поддержать.
— Не надо, Мышонок, не рассказывай, — у меня сердце кровью облилось. Я не знал что делать, как ей помочь!
— Мама была нужна, — в глазах ясных появились слёзы. — Она мне была жизненно необходима. И я не понимала, что я натворила. Стеснялась своих болезней, пыталась ей угодить, на коленях просила не отдавать меня в интернат. Но если ты человеку не нужен, то насильно любить себя не заставишь. Совсем недавно она стала проявлять ко мне интерес, больше дружеский. По магазинам, за покупками, по салонам, — она тяжело вздохнула и оставив ручку с мышонком в моих пальцах, продолжила кушать. — Но слишком поздно. У меня нет мамы. Папа есть, а эта женщина, который ты очень понравился... Она чужая!
Богдана опустила голову и поджала губы, продолжила жевать.
Мне следовало понять сразу, что я очень понравился этой Инге. Поэтому она так на Дану при людях взъелась. Обидела Мышонка! Как защищаться в этом мире, если он полон вот таких вот... Мамаш.
— Если она тебе никто, то и нечего на неё внимание обращать, — получилось слишком строго.
Вздымалась её грудь печально. Я ослаб, аппетит пропал. Нужно было менять тему. Я достаточно узнал о своей девочке, мне позарез хватило.
— Если бы у тебя был шанс стать кем-то другим в новой жизни, ты бы кем стала? — натянул улыбку на всё лицо.
Мгновенная смена настроения, она уже восхищённо уставилась на меня и тоже улыбнулась. С ней будет легко! Никаких обид на недели, полное примирение после любого неудачного разговора.
— Я, — она нахмурилась, подумала. — Я бы хотела быть эритроцитом.
Она ещё не договорила, а я теперь искренне рассмеялся, закрыл глаза ладонью. Эта девочка меня умиляла, я не мог успокоиться, потому что приток счастья был беспрерывным.
— Ну, и пусть я бы жила сто двадцать дней, за то как!
— Как?! — ржал я.
— В борьбе постоянной, нас была бы куча народа, мы бы вылавливали вражеских лазутчиков, гонялись бы за вирусами.
— То есть ты у меня скрытая воительница?
— Возможно, — румяный Мышонок лопала пельмешки, — А кем бы ты стал?
— А я стал бы ветром, — развалился на стуле и смотрел на неё, любуясь. — И жил бы я, пока жива планета, нигде бы не останавливался, и всё видел…
Замолчал, потому что она уставилась на меня испуганно.
— Что? — насторожился я, пытаясь понять, что опять случилось с моей девочкой.
— Мы бы тогда… Мы бы не были вместе!
— О, блин, — выдохнул я, — как хорошо, что мы люди.
Я ухватил её за руку и потащил к себе.
Плевать на все правила этикета. Она будет сидеть у меня на коленях, и я буду кормить её с вилочки.
Через четыре часа Дану забрала мать. Перемать. Мы гуляли в центральном парке и прощались у фонтана. Женщина вышла из машины, но голоса на Дану не повысила. Я предупредил, если что-то будет угрожать, Мышонок срочно сообщает мне. Согласилась, но мать не боялась, потому что та действительно не имела никакой власти. Моя прекрасная принцесса в белом развевающемся платье спряталась на заднем сиденье чёрного мерседеса.
И мир потерял краски, стало дико одиноко и немного страшно.
Чувство страха я пытался сбить молитвой. Пока шёл до ресторана Каримыча. Уже к вечеру добрался. В девять начиналась у меня работа, я вначале должен был играть на рояле в ресторане, затем уже на сцене выступать. Взял я у Каримыча крупную сумму в долг, поэтому придётся возможно ещё и выходные подкалымить.
Про национальность Каримыча ничего сказать не мог, потому что он Адам Каримович Сидоров, вот такая смесь. Ни к одной диаспоре не принадлежал, но при этом умудрялся со всеми держать связь. Это его родной город, с моим отцом они вместе окончили школу, вместе поступили в краевой центр, не разлей вода много лет, пока не женились. Каримыч угнал в Москву, отец обосновался здесь.
Приехал Каримыч совершенно недавно, у него в Москве свой бизнес, здесь он решил устроить ресторан и клуб своему старшему сыну от первой жены. У Каримыча три жены, восемь детей, при этом по паспорту он вовсе не женат, но всех троих таскает с собой, так что Сидоров он для отмазки. Ещё возле него тусовались родственники всех мастей, создавая свою какую-то непонятную общину или целый клан.
По приезду в наш город, Адам Каримович первым делом решил навестить отца. Попал как раз в тот момент, когда Оля с соседями меня забрали из детского дома. В память о дружбе с моим отцом предложил на выходных подрабатывать. И я согласился. Никогда в этом заведении меня не оскорбляли, не обманывали. Наоборот, в ресторане можно еды на неделю взять с собой. В последнее время я не пользовался такой услугой, хватало на жизнь.
