поворачивается к нему лицом и, запрокинув голову, встречается с Антоном взглядом. Слабо покрасневшие, поблескивающие от подступивших к краю слез глаза смотрят как будто в самое нутро, преодолев кожу, мышцы и кости, проникают прямо в мысленные образы, стараясь отыскать там нечто, ему неведомое.
– Почему? – произносит Вера глухо.
Антон хмурится.
– Не понял.
Она печально улыбается и спрашивает повторно:
– Почему ты не видишь на моем месте другую?
В туалетной комнате бара, где мы с Таней проводим уже третий час наших посиделок, кроме меня нет ни души. Бросив влажное полотенце в корзину, я поправляю растрепавшиеся волосы и со вздохом осматриваю собственное отражение: интересно, что-то не так в моем поведении, внешности, взгляде, если до сих пор я не сумела вскружить голову ни одному мужчине на свете?
Я усмехаюсь и презрительно фыркаю на забредшие в голову глупости. Проблема не во внешности. Последняя, как не прозаично, и правда не столь значима, как многие привыкли верить, возведя культ доступного взгляду в абсолют, отказываясь постигать все, что лежит за пределами визуально и тактильно доступного мира. Есть нечто другое, куда более сложное и трудно поддающиеся корректировке. Иногда – не поддающееся вовсе.
Случайность. Невезение. Судьба.
Называть можно как угодно, и в зависимости от выбранного термина избирать себе наиболее приятное утешение.
Древние греки верили, что судьба неотвратима и неизменна. Можно сопротивляться, бежать и даже заручаться поддержкой богов, однако однажды пробьет роковой час встречи с собственной участью.
Ничего не поделаешь, судьба есть судьба, а человек перед ней бессилен, – губительно сладкая мысль, позволяющая складывать ответственность с собственных плеч на откуп неведомым силам, что спустя тысячелетия была для многих людей утешением и лекарством, но в то же время разочарованием и ядом.
Все потому, что про другую сторону медали, о которой не забывали древние греки, забывают все остальные. Случайность присутствует в каждой судьбе. Многое объясняя, еще большее она оставляет без удовлетворительного для человеческого мозга ответа, поэтому брать ее в расчет люди не любят с самых давних времен.
Я же, вопреки собственному имени, не верила в судьбу, а вот случайность казалась мне важнейшим свойством человеческой жизни. Не главным, но одним из тех, что формирует будущий путь. Или, как минимум, обстоятельства, в которых этот путь должен быть составлен и пройден. Здесь человеку уже куда труднее убедить себя в том, что его решения не значат равным счет ничего.
Значат. Только просчитать конечный результат этих решений со стопроцентной уверенностью в последствиях из-за фактора случайности невозможно. Немудрено, что фатализм как мировоззрение пользуется большей популярностью.
Впрочем, я, как и всегда, зашла в своих умозаключениях на чрезмерную глубину. Случайность действительно слабо утешает, когда разбиваются последние надежды на иной исход уже запущенной череды событий.
Не удостоив отражение прощальным взглядом, я выхожу в зал бара и отправляюсь к нашему с Таней столику. В больших панорамных окнах, мимо которых я то и дело шагаю, виднеется захваченный непогодой серый город.
С затянутого беспросветной пеленой неба два дня подряд валил мокрый снег, теперь на а улицах слякоть и грязь, а на дорогах – километровые пробки. Под капающим сегодня мелким дождем недавнее почти белое покрывало превращается в скользкую черную кашицу, особенно неприятную оттого, что в последних числах января наблюдать подобное желания нет.
Я отворачиваюсь от окон и взглядом отыскиваю Таню. Телефон остался за столиком, часов на моей руке нет, и невольное ощущение, что я отсутствовала не положенные приличиями несколько минут, а целую вечность, заставляет быстрее идти вперед. Таня наверняка заждалась.
Как выясняется пару мгновений спустя, торопиться и правда стоило, но по другой причине. За нашим столиком на двоих переизбыток посетителей.
– Поедешь с нами? – слышу я расслабленный голос одного из мужчин, окруживших мою подругу с обеих сторон.
– Погнали, – говорит второй, и я напрягаюсь сильнее, заприметив, как он с усердием принимается тянуть Таню с ее стула к себе – на колени или в объятия.
Я ускоряюсь и наконец попадаю в полез зрения всех троих.
– Тань, это кто?
Карие глаза взлетают ко мне, но осмысленности в них пугающе мало. Только страх. Такой, что Таня не в состоянии пошевелиться или заговорить. В груди начинает часто-часто стучать сердце, мешая думать здраво, но я все-таки продолжаю анализировать всю доступную мне информацию для оценки рисков.
В баре многолюдно, и вряд ли нам по-настоящему грозит какая-либо серьезная опасность. Место хорошее и престижное, здесь никто не закроет глаза на беспредел. Вот только Таня сейчас в том состоянии, когда увести ее можно куда угодно без единого звука с ее стороны. Она не станет ни кричать, ни вырываться, ни выражать свое несогласие.
– Подружка твоя? – спрашивает тот, что сидит по левую сторону от Тани и едва касается ее неподвижно лежащей на столе ладони.
– Красивая. – Второй проходится по мне оценивающим взглядом, и я морщусь.
Личности этих двоих уже не вызывают вопросов. Типичные мужланы, не слышавшие про принцип активного согласия партнерши.
У таких, если женщина не кричит и не вырывается, никогда не возникают вопросы к ее физическому или эмоциональному состоянию. Такие не чураются снимать в клубах и барах набравшихся до бессознательного состояния девушек, неспособных оценить происходящее с ним здесь и сейчас.
Тем более им нет никакого дела до Тани с ее психологическими травмами их прошлого. Остается надеяться, что хотя бы мое активное несогласие быстро сведет их заинтересованность в моей, впавшей в ступор подруге, к минимуму.
– Мы уезжаем, – сообщаю я сразу и Тане, и нашим незваным гостям. – Сейчас вызову такси.
– Эй, – возмущается тот, что понаглее и помоложе. – Сама едь куда хочешь, а подружке своей вечер не порть.
Я поджимаю губы, подавив порыв ответить и прочитать лекцию как по правилам русского языка, так и по правилам общения с людьми, и наблюдаю за Таней, лишь краем глаза иногда посматривая в экран телефона, где идет поиск свободных такси. Тревожит, что из-за сегодняшних пробок ждать нам, возможно, предстоит долго.
– Не такси, – выдыхает Таня, и я слышу ее скорее потому, что отчетливо вижу движение губ. – Тема.
На прежде довольных и сытых мужских лицах отражается возмущение.
– Зачем тебе какой-то Тема, милая?
– С нами поедешь, – продолжают они напирать, игнорируя состояние Тани напрочь. – Подругу твою отправим и сами поедем, да?
– Это ее брат, – говорю я им, вкладывая в интонацию голоса побольше уверенной угрозы. – Он за нами приедет.
Судя по безответным гудкам, ударяющим мне в ухо, Артем не то что не приедет – не узнает,
