меня получился пирог (хотя в этом я тоже рассчитываю на твою прямоту), а что ты думаешь и чувствуешь в отношении меня и связанных со мной людей.
Я залился краской против своей воли. Нет, Марусь, и тут тоже мимо. Не смогу. Не сейчас. Я не готов поделиться этим.
— Я понимаю. Да. Постараюсь.
Кажется, Маруся осталась не слишком довольна моими невнятными ответами, но хоть в этом-то я должен быть честен? Мы немного поговорили о нашей сегодняшней поездке на реку. Я выслушал Манюнины восторги с гордостью и пообещал, что скоро мы обязательно еще куда-нибудь съездим. Возможно, даже с палаткой.
— А лошадей ты любишь?
Машенька распахнула глазки:
— Лошадей! Я не знаю… но да, наверное, было бы интересно. Правда, я совсем не умею ими управлять… А ты?
— Тоже не ахти как. Но ездить ездил. Самый долгий мой конный поход был 10 километров.
— Ого! — Машины глаза светились восхищением, и это было самое прекрасное зрелище на свете, которое я не променял бы, наверное, ни на какое другое. Слишком счастливым я себя чувствую под таким ее взглядом.
Мы обсудили еще и парнокопытных друзей человека, а когда тема себя исчерпала, Маруся с видом фокусника заявила:
— Я иду на дискотеку!.. С Диной.
Я даже не знал, радоваться этому или расстраиваться. С одной стороны, она идет, и Дина вряд ли помешает мне проявить пресловутую откровенность. Но с другой — не является ли это манифестом свободы? На дискотеку ведь ходят со своим парнем, уж не хочет ли Манюня таким образом мне намекнуть, чтобы я закатал губу?
Но я вспоминал, как она положила голову мне на плечо в разговоре о совместной поездке на море (а ведь это дело намного более интимное, чем дискотека) — и надежда снова прорастала во мне. В этой загадочной женской душе сам черт ногу сломит! — отец часто так говорит, и теперь я начал его понимать. Раньше-то мне казалось, что все просто…
Манюня закатила глазки:
— Ты не представляешь, какого труда мне стоило уговорить ее пойти! Я битый час на это потратила, пришлось пообещать, что буду все время с ней. Так что, прости…
— И зачем ты ее уговаривала?
У тебя же есть я! И меня не нужно уговаривать…
— Ну как ты не понимаешь! Она такая грустная и живет затворницей. Ей нужно выйти из заточения, развеяться…
— А ты-то тут причем?
— А я испытываю к ней чувство благодарности за то, что она занимается со мной, и мне хочется быть для нее хорошим другом.
Маловразумительно, но ладно. Кто я такой, чтобы ее перевоспитывать… К тому же, не хотелось портить Манюсе настроение перед расставанием: общее солнце уже зашло, вот-вот скроется и мое личное. Однако моим мечтам не суждено было сбыться: я так ждал прощальных объятий, но тетя Валя выглянула из двери и поманила дочь рукой:
— Марья Андревна, а ну-к домой! — и почему-то не скрылась, как делала обычно, а стала ждать.
— О! — кажется, моя Машенька была расстроена, как и я. Неужели тем же самым?! — Ладно… Глеб… я пойду… завтра, наверное, увидимся, да? — она тронула мою руку, и оттуда по всему телу разбежались мурашки.
— Конечно, увидитесь! — нетерпеливо воскликнула тетя Валя. — Вы ж соседи! Пойдем!
И они ушли, а я остался стоять, как баран, глядя на свою руку. Ну не идиот? Мне ведь не тринадцать лет. Восемнадцать! А веду себя, как влюбленный мелкий пацан. И ничего не могу с собой поделать.
Собравшись с силами, я все-таки ушел к себе и уселся с ногами на кровать, опять не в силах уснуть. Федька уже сопел зубами к стенке. Счастливый! Никаких тебе сердечных терзаний… Хотя нет, пожалуй, я не променял бы это свое состояние на спокойствие. Моя Маруся светит мне, как путеводная звезда в ночи.
МАША
Укладывалась я спать грустная, сама не знаю, почему. Хотя нет, есть кое-какие подозрения, но это… удивительно. Мама так внезапно разорвала наш с Глебом тет-а-тет — я чуть не обиделась на нее. Мне было хорошо стоять там с ним, разговаривать… и еще… я все ждала, что он вот-вот меня обнимет на прощание, и я ухну в эти теплые, сильные, надежные руки и забуду обо всем на свете… Но увы, Киря внезапно пролупился и принялся реветь, а наша маман не может его укладывать: ей надо поскорее лечь спать, потому что они с дядей Сергеем завтра рано утром уезжают в город по делам. Пришлось подхватывать и успокаивать братца, чувствуя себя неудовлетворенной… ну надо же, и будто целый день на смарку. Странно!
Когда Киря наконец блаженно засопел, я сходила почистить зубы, переоделась в свою летнюю пижаму: майку и шорты — и залезла под тонкое одеяло. И стала думать, чего это я так дико реагирую на Глебины объятия. Разве это по-дружески? Да черт его знает. Я знаю только одно — мне хочется туда, мне там уютно и спокойно. Ну чего мелкий придумал просыпаться?! Я перевернулась на другой бок и с раздражением уставилась на мирно почивающего братца, как вдруг услышала со стороны окна оглушительно громкий щелчок. На самом деле, он, конечно, не был оглушительно громким — это только в ночной тишине так показалось и еще от неожиданности. Вместо того чтобы подскочить, я закрыла глаза и испуганно замерла, боясь пошевелиться. Ой, хоть бы показалось! Я в одно мгновение вспомнила все свои детские страхи: про монстров под кроватью, про темноту и тварей, которые там обитают, про оживающие ночью игрушки… Ни разу ничего из этого не подтвердилось, но перестать бояться долго не получалось. Я зажмурилась еще сильнее, мысленно умоляя неизвестное нечто исчезнуть из комнаты, но оно, судя по звуку, все-таки вторглось внутрь — мягко спрыгнуло на пол — да еще снова щелкнуло! Я с трудом подавила порыв заскулить от ужаса и дернула одеяло, укрыв себя с головой. Посторонние звуки прекратились, нечто замерло. Секунд десять я пыталась отдышаться и успокоить бешено стучащее сердце, но увы — дышать под одеялом было тяжело, а адреналин продолжал шпарить, разгоняя мой пламенный мотор. Так делу не поможешь. Надо откинуть одеяло и просто посмотреть. Может, там и нет ничего, а звуки мне приснились или я их с чем-то перепутала. Я решила сосчитать до трех и выглянуть, но на двух что-то мягкое осторожно коснулось моего плеча, и я непроизвольно взвизгнула от страха.
— Манюня, Манюнь… — прошептал до
