и смачно проходится по пальцу. Как зачарованная, гляжу то на рубиновые капли крови, то на своего зэка, который как раз вернулся из душа.
– Это ты за нас попросил, да? Твой отец – процессор Дымов?
Где-то посредине моей речи Клим подлетает ко мне, перехватывает руку и сует под кран.
– На пять минут нельзя оставить, – ругается.
– Спасибо тебе.
– Я ничего не сделал.
Ага. И сейчас, видимо, тоже ничего не делает. Так, просто руку мне обрабатывает, словно я сама не смогу. А потом куда-то срывается.
– Ты куда?
– Попрошу аптечку.
– Не надо. У меня был в косметичке Банеоцин.
Клим нерешительно кивает. И мне, наверное, самое время достать лекарство, но я не могу ни пошевелиться, ни взгляда оторвать от этого невероятного мужчины.
– Нам сказали, что только твой отец и мог бы Свету спасти.
– Он крутой, – пожимает плечами Клим.
– Я все гадала, кто за меня попросил. Понимаешь, я же полезла к нему, дурочка, с деньгами. Отблагодарить хотела. А он сказал, что просто не мог отказать в просьбе… Почему ты ничего мне не сказал?!
– А зачем бы я у тебя обо всем выспрашивал, если бы не мог помочь?
Я совершенно теряюсь. Пробегаюсь пальцами по волосам, заколка слетает, и те свободно рассыпаются по спине. То, что делает Клим, не вписывается ни в какую известную мне модель поведения. Я аналитик, да… Но прямо сейчас я, как ни пытаюсь, не могу сложить в голове цельную картину. А то, что получается – слишком невероятно, чтобы быть правдой. И поэтому опять, с гораздо большей истерикой в голосе, повторяю:
– Почему ты ничего мне не сказал?!
– А что бы это изменило?
Да все! Я же ему теперь по гроб жизни обязана и… Стоп! Так, может, поэтому и не сказал? Чтобы я не чувствовала себя должной?
Я оседаю на колченогую табуретку, в то время как у меня внутри, напротив, поднимается что-то незнакомое, непереносимое… Оно щекочет в животе, сдавливает грудь и перехватывает горло мучительным спазмом.
– Клим! – задыхаясь, шепчу я.
- А?
Он как ни в чем не бывало откидывает полотенце и надевает свежие трусы. Мне так много… так невыносимо много ему сказать хочется! С другой стороны, он сам дал мне понять, что слова ничего не значат.
– Ничего. Садись есть. Я плов подогрела. Ты любишь плов?
Клим послушно садится. Я кружу вокруг него как наседка. То тарелку подавая, то хлеб, то присыпанный солью огурчик. Мне никогда и ни о ком не хотелось вот так заботиться. Тут же кажется, что по-другому просто не может быть.
Несмело касаюсь пальцами стриженой макушки. Нежность топит, собирается дрожью в теле.
– В еде я неприхотлив.
– А в жизни?
– Не знаю, – ворчит, бросая на меня короткие взгляды из-под длиннющих ресниц.
– Значит, посмотрим, – уверенно заявляю я и все-таки сажусь напротив. Стол совсем небольшой. Мы близко-близко. – Я плов в последний раз ела на свой день рождения. Мой брат спец по его приготовлению.
– Значит, даже брат готовит, а ты нет.
– Ну… У меня еще сколько? Четыре года? Я научусь.
– Яся!
– Как ты умудряешься рычать мое имя? В нем ни одной буквы «р». Злюка.
– Я тебе еще и по жопе настучу. Ты допросишься.
– Другой бы радовался, что его будут ждать, а ты…
– А я боюсь! – орет. И практически в ту же секунду нас опять прерывают.
– Что тут за вопли, Дым?
– Это в телевизоре.
Утыкаюсь в тарелку. А получше он ничего не мог придумать? Телек у нас выключен.
– Ага. В телевизоре, – пародирует Клима вертухай. – У тебя все нормально? Дым не обижает? Ты только скажи. – Это уже ко мне.
– У меня все прекрасно. Спасибо за бдительность.
Клим тихонько хмыкает. Я пинаю его под столом ногой. Что-то напоследок буркнув, наш надзиратель уходит.
– Успокоился?
– С тобой успокоишься, – вздыхает.
– Да, я та еще заноза в заднице. Привыкай.
Клим в молчании доедает. Я наклоняюсь, чтобы забрать тарелку, и будто невзначай касаюсь его виска губами:
– Спасибо за маки, Дым…
– Я помою.
– Мне несложно.
– Ты себе чуть полруки не отрезала. Сядь.
Наверное, мне бы не мешало чуточку прикрутить обожание во взгляде. Мужчины не ценят того, что им дается легко. Я же только что лужей не растекаюсь.
– Командир, – фыркаю и вместо того, чтобы сесть, как Клим распорядился, отхожу к единственному в комнате крохотному зарешёченному окну. Он вот в такое на дождь смотрел? Неудивительно. Тут только и можно разглядеть, что клочок серого неба, да часть унылого тюремного двора. Сейчас все кругом белое-белое. Аж глазам больно.
– Было несколько моментов, когда я хотела удалить свой аккаунт в приложении. Сейчас думаю об этом, о том, что мы могли с тобою не встретиться, и все внутри леденеет.
– Что помешало?
– В первый раз ты написал, что смотришь на дождь, и это так меня поразило, ты бы знал! Я стала судорожно припоминать, когда видела хоть что-нибудь, кроме работы. Чуть было не расплакалась от жалости к себе, а потом вспомнила, что только-только прилетела из отпуска. – Смеюсь.
– Куда моталась?
– На Бали. Сёрф, невероятной красоты закаты, тропическая зелень и рисовые поля. Я на байке объехала почти весь остров.
– На байке?
Что-то в голосе Клима заставляет меня оторваться от окна. Перебрасываю волосы на плечо, внимательно вглядываясь в его лицо. Мало… слишком мало времени у нас было, чтобы узнать друг друга. Сколько ни пялься – хрен поймешь, что у него на уме. Лицо у Клима хоть и выразительное, но эмоции он умело держит под контролем. По привычке? Или тупо не хочет мне их показывать?
– Ага. Ты не был в Азии? Байк там – основное средство передвижения. Что на них только не перевозят! Только если в том же Тае движение более упорядочено, на Бали с этим вообще беда. Пробки кошмарные.
– А о количестве аварий ты принципиально умалчиваешь? Или байк тебя как раз этим и привлекает?
Ох. Ты ж. Черт.
– Люблю экстрим.
–
