знаю. Я пока не открывала письма.
– Хочешь, я открою?
– Давай, – ослабевшей рукой протягиваю Егоровой телефон, одновременно с этим без сил откидываясь в кресле. Секунды тянутся бесконечно. Одна за другой. Одна за другой. Будто издеваясь.
– Вик! Открой глаза.
– Не хочу.
– Я не пойму, тебе что, совсем не интересно?
– Интересно, – сглатываю.
– Тогда открывай глаза! Ну?!
– Просто скажи, что там.
– Там да! Однозначное да. Ты беременна…
Я медленно поднимаю ресницы и растягиваю губы в безумной улыбке. Такой же безумной, как Наташкин танец, который она отплясывает, никого не стесняясь, задрав руки над головой.
– Я стану крестной, я стану крестной. Оу е-е-е! Оу е-е-е!
– Дай сюда, – хохочу, вырывая из рук подруги айфон, пока та его не разбила. С жадностью всматриваюсь в мелкий шрифт текста. Увеличиваю, чтобы убедиться – Наташке не показалось. И растягиваю рот еще шире.
«Мамочки, боже мой. Ты сейчас там, да? То есть вы». Переживая приступ острого, запредельного счастья, распластываю руки на животе. И мне кажется, понятное дело, кажется, потому что в реальности такого не может быть, что я чувствую соединяющую нас золотистую пуповину…
Сумасшествие.
Дикий восторг. Едва выносимый.
В голове атомный взрыв. Волна эмоций сбивает с ног. Отнимает кислород. Выжигает сомнения. А он? Что чувствует он? Сожаление? Рука опять тянется к телефону. Я должна узнать. Мне это жизненно важно. Просто чертовски, блин, необходимо… А тот звонит прежде, чем я успеваю сделать хоть что-то. Не глядя на номер абонента, прикладываю смартфон к уху:
– Да!
– Виктория?
– Да… С кем я говорю?
– Завьялов Павел Алексеевич приходится вам отцом?
– Да, – настораживаюсь я. – А что случилось?
– Он в больнице. С инфарктом. Вы могли бы подъехать?
– Да, – немею я, ничего не соображая. – Конечно. Диктуйте адрес.
Поняв по моему лицу, что происходит что-то серьезное, Наташка протягивает мне косметический карандаш и салфетку, на которой я и записываю адрес госпиталя.
– Состояние у него критичное. Я бы на вашем месте поторопился.
– Конечно, я приеду, как только смогу.
Рука с телефоном плетью падает на стол. Губы дрожат и нелепо кривятся.
– Господи, да что случилось-то?! Вик!
– У папы инфаркт.
– У тебя есть папа?!
– Родители есть у всех, – шепчу я, вскакивая. На смену отупению приходит нездоровая потребность двигаться.
– Но ты никогда о нем не рассказывала!
– У нас были сложные отношения.
– Да постой же! Ты куда собралась?
– К нему. Господи, я даже не знаю, как на меня вышли. И кто звонил?
– Может, это пранк?
– Да ну, Наташ. Кому бы понадобилось меня так разыгрывать? – всхлипываю, зарываясь пальцами в волосы.
– Надо предусмотреть любые варианты. И не трясись ты так! Алло, тебе нельзя волноваться, помнишь?
Истерично всхлипнув, киваю. Отец всегда вмешивался в мою жизнь в самые неподходящие моменты. Вот и сейчас он себе не изменяет. Наташка права – надо взять себя в руки. Но как?
– Помню, да. Но я же не могу не поехать. А если он умрет?
– Мы поедем. Только за руль сяду я. Ты сейчас не в состоянии. Ладно?
– Конечно! О чем разговор. Едем, – хватаю пальто и сумочку.
– Далеко ехать-то, Вик?
Несколько раз моргаю, потому как даже не верится, что Наташка действительно ничего не знает о моем прошлом.
– Триста километров. Ничего? Я не сильно помешаю твоим планам?
Егорова закатывает глаза и уверенно кивает мне за спину, дескать, давай уж, иди, раз решила.
– Нужно что-то делать с твоей излишней деликатностью. Это совершенно ненормально – думать в такой момент о чувствах других людей.
На это я лишь киваю. Потому что думать о чужих чувствах и дальше у меня просто нет сил. Да и остаться одной сейчас было бы совсем уж невыносимо. Мысли мечутся в голове заполошными голубями. Смерть бродит где-то рядом, я чувствую ее морозное дыхание ровно так же остро, как еще совсем недавно ощущала зародившуюся во мне жизнь. Что удивительно, так это то, что в такой момент не думаешь ни о чем плохом. В голове всплывают лишь счастливые моменты из детства.
– Ты не хочешь позвонить Миру?
– Зачем? – хлопаю ресницами, выныривая из своих мыслей.
– Он отец твоего ребенка, у тебя в жизни сложный момент, – занудно перечисляет Егорова.
– Ах, это… Нет. Не хочу.
– Почему?
– Очевидно, потому что у него самого нет такой потребности.
– Викуль, Вик… Мы, кажется, приехали.
Мягко открываю глаза. Оглядываюсь.
– Я уснула? – не могу поверить. Обычно это недоступная мне опция – выспаться в дороге. Почему-то у меня ни в какую не получается уснуть ни в самолете, ни в машине, ни даже лежа в поезде, а тут вырубило, и, судя по всему, я проспала всю дорогу. – Прости. Фиговая из меня вышла компания, – бормочу, суетливо отстегивая ремень.
– Не хочу тебя расстраивать, но вряд ли бы из тебя вышла хорошая компания, даже если бы ты не спала, – ухмыляется Егорова.
– Да, наверное, ты права.
Выбравшись из машины, задираю лицо к унылому серому корпусу областной кардиологии. В большинстве окон темно – на дворе глубокая ночь. Только редкие фонари освещают двор и большую клумбу у входа. В воздухе остро пахнет умиранием – пряностью астр, горечью дремлющих кленов и дымом – здесь по старинке жгут листву.
– Уверена, что нас пустят?
– Нет, – качаю головой из стороны в сторону.
– Класс, – комментирует Наташка. – Ну, пойдем, узнаем.
Ноябрьский холод стряхивает остатки сонливости. В последнее время я стала ужасно суеверной, всюду ищу какие-то знаки. Вот и сейчас не могу отделаться от мысли, что судьба неспроста свела во времени новости о моей беременности и инфаркте отца. Что если для прихода новой души кто-то должен освободить место?
Ежусь.
Нет, ну не бред?! Я же современная, неглупая женщина, так почему мне в голову лезут бредни, которые можно простить разве что недалекой деревенщине?
Успокаиваясь, кладу руку на живот.
– Блин, это так ми-и-и-ило.
– Что? – оборачиваюсь, взявшись за дверную ручку.
– То, как ты поглаживаешь пузико. Я безумно за тебя рада!
– Господи, ты плачешь?!
– Да ну, вот еще.
Порывисто обнимаю Егорову и все-таки переступаю
