С которым ничего нету?
— Ага. Я ненадолго.
А внутренне посмеиваюсь, потому что прямо-таки всем-всем с ней делиться я ведь тоже не обязана…
***
На выходе Рик берет меня за руку раньше, чем успеваю его заметить.
— Привет, — оборачиваюсь к нему.
Невольно сепарирую из уличного его запах, по которому уже успела соскучиться.
Вместо ответа Рик страстно целует меня, его глаза стрелами скачут от моих глаз к моим губам.
И я, не боясь дотронуться, вплетаю пальцы в его волосы, запутываюсь в них. Его язык проталкивается глубже ко мне в горло и где-то там спутывается с моим, закрыв его от всех и вся.
Между жадными поцелуями Рик интересуется:
— И че сегодня на завтрак ела… кроме кофе…
Пытаюсь пояснить, что ничего, мол, потому и умираю с голоду. Не уверена, что мой ответ услышан. Меня впихивают в метро-выпихивают из метро и тянут к месту назначения.
Рик не выпускает моей руки до самого О, Панама. Не знаю, зачем он так. Может, просто не отдает себе отчета в собственных действиях.
— Куда так бежишь? — спрашиваю его тихонько на светофоре через Потсдамскую.
— У тебя ж времени мало.
Наверно, он забил на О, Панаму, там же пока обслужат… Наверно, собрался накормить меня экспресс-обедом в каком-нибудь менее вычурном месте, к примеру, в Абрикосе.
— Че, на праздник все сделала? — ворчит мне глуховато-угрожающий голос.
— То есть?
— Ну, с кем ты там… ремонтом занималась…
Меня осеняет, что это он про тех, с кем я, по его мнению, была в праздник. Слышал голоса — мужской и почти мужской и теперь допытывается. Неужели, ревнует?.. Ой, а от этого вставляет…
— Да, мы всё сделали, — отвечаю просто.
Мою руку моментально стискивают его пальцы. Лицо его не меняет выражения, но мне почему-то кажется, что он оскаливается.
— Одну минутку, сударыня, сударь, я сейчас провожу вас к вашему столику, — проносится мимо нас голубенький, вальяжный официант, повиливая попой. Мы очутились в О, Панаме все-таки. Вот так всегда — куда он меня привел, замечаю лишь по факту.
— Спасибо, — отвечает за нас обоих Рик. — Мы посмотрим во дворе.
Официант ласково улыбается ему, кивает с искринкой заигрывания в масляных глазах.
Через сквозной проход видно пламя инфракрасных обогревателей в необычном, почти безветренном затишье двора, куда мы не идем.
— Здесь места больше, — бормочет он мне, заводя в туалет для инвалидов. — Бля, помираю с голоду.
Я… тоже, — со сладким облегчением «думаю» орхидеям в горшочках. Но сейчас, сейчас… ведь мне обещали…
Откидываюсь назад на небольшом, но удобном креслице, по плечам ползет пальто вслед за полуспущенными до коленок трусиками, а между ног пристроился Рик и лижет меня.
Мы устроились тут в непонятной уверенности, что никому сюда будет не нужно и нас никто не потревожит. Вернее, нам пофиг, даже если попытаются.
Его язык неистово кружит у меня между ног, Рик поедает меня. Не знала, что так можно. Я не боюсь, что от его поеданий меня станет меньше — выставляюсь ему навстречу.
Он выказывает мне свое благодарное наслаждение — гладит бедра, не прерывая ласк. Рыкает между делом:
— М-м, детка, я ж голодный, как волк…
Так и говорит. От своих слов, похоже, сам звереет: срывает с меня зубами трусики — а я начинаю дрожать, понятно, не от страха. Трусики исчезают в кармане его куртки.
— Тебе одних ма-ало? — стону, тяну руку к себе между ног и запускаю пальцы в его волосы, нарочито запутанные в небрежно-стильном беспорядке. — О-ох… — стон-рычание получается протяжным, хоть сама я задыхаюсь, зарезаюсь. Меня лижут так жестко, что я должна была бы испытывать боль, но ничего подобного — я на подступах к оргазму.
Я ведь тоже голодна, как волчица… думает, он один скучал?..
Хищно тереблю-рву его волосы до его сладкой боли, до сужения его волчьих глаз. Чувствую себя его хозяйкой, даже нежность собственническую ощущаю…
Но разве можно быть хозяйкой волка, даже если сама волчица?..
Стоны экстаза застревают у меня в горле — он точно лижет, а не кусает?.. Легонько покусывает, может, но ни на йоту не сильнее, чем мне нравится. У меня мутнеет в глазах — жесть, сладкая жесть, мучительный кайф.
И тут мы достигает кульминации и… я — не его хозяйка, нет. Когда давление внутри меня становится максимальным, когда я уже откидываю назад голову в предвкушении, он… о-о-о… отрывается и не дает мне кончить.
— Ты че делаешь, гад-д-д, — стону я ему.
Моя рука, только что рвавшая его волосы, дергается вниз и пальцы резко тыкают его в шею.
— А ну, тихо… — хрипит он и ловит меня за руку.
Поднимает на меня глаза и увидев в них то, что увидел — зверь зверя понимает — улыбается одними глазами, бормочет ласково-примирительно… усмирительно:
— Ти-ихо.
Целуя мою руку, которой я чуть было не заехала ему по его волчьей морде — и откуда у меня такое — он поднимается ко мне, без опаски кладет мою руку себе на лицо, а сам расстегивается, достает из штанов член и вводит в меня. И трахает меня.
Усмиряюсь от того, как он заполняет меня собой. Только что лишенная кайфа, мигом обретаю новый и с готовностью глажу, потрепываю подставленную мне щеку: ладно, мол, живи. И делай.
Теперь у него еще больше контроля надо мной и он с новой силой «вспоминает» свой голод, нехватку меня и свои предъявы ко мне на этой почве.
Он прогибает меня назад, стиснув попу, наталкивает на себя рывками, а я всей своей оголенной, вылизанной плотью ощущаю жесткий, хищный кайф, который он умудряется при этом в меня всаживать.
Вижу в зеркале напротив его стиснутую, голую задницу. Вот твою мать, даже в жестких толчках своих он невероятно грациозен. Глядишь на него и веришь без разговоров, что от всех его дерганий я испытываю непомерное наслаждение.
Из моей злости и
