таюсь, но в пылу очередного скандала моего приближения просто не замечают. Останавливаюсь у приоткрытой двери в кабинет.
– … всё потому, что ты не позволяешь мне развернуться!
– Развернуться?! Я однажды тебе позволил. Напомнить, что из этого вышло, Максим?
– О, да когда это было!
– Недостаточно давно! Учитывая, что мне и теперь приходится разгребать последствия.
– Это какие?
– Хочешь знать? А если кто-то решит вернуться к тому вопросу? Что тогда, Макс?
– Кто-то – это Горозия?
– А если и он?
– Он ничего на меня не нарыл тогда, а теперь уж и подавно ничего не нароет. Грузовик с документами лежит на дне реки. Их давно уже сожрали рыбы.
Совсем близко раздаются звуки шагов. Я отскакиваю назад и кричу:
– Папа, Ма-а-акс! Обедать… Где же вы?
Сердце колотится в горле, блохами скачут мысли…
– Женя?
– Ну наконец-то! Обед остывает, а вы тут сидите, – веду себя максимально естественно, чтобы им и в голову не пришло, что у их разговора были свидетели. Я пока не уверен н а, что до конца понимаю, о чём шла речь, но… Я разберусь. Непременно. Хотя бы потому, что они упомянули Серго.
Что значит – он тогда не нарыл? И о каком периоде речь? О том недолгом, когда Макса поставили во главе ССМ-банка? Одного из трёх, слиянием которых мы с Серго занялись? Дела там плохи, и я давно уже склоняюсь к мысли, что мой братец имеет к этому непосредственное отношение. Хотя с тех пор, как он там заправлял, прошло уже шесть лет. Для меня очень показательным моментом является то, что с тех пор он больше не занимал таких ответственных должностей. Значит, тогда он облажался по полной. Не по этой ли причине меня не подпустили к проверке?
– Обед? Да, конечно. Пойдём.
– И всё? Пойдём? Разве мы договорили?! – заводится Макс, смерив меня полным ненависти взглядом.
– Сбавь обороты, – сощуривается Воскресенский. Он нечасто так говорит с сыном, и уж тем более – не одёргивает Макса, чтобы вступиться за меня. Стараюсь затолкать свое удивление подальше. Макс стоит, сжимая и разжимая кулаки, как настоящий псих. Я невольно ёжусь. – Сказали же – всё остывает. Не хочу есть остывший суп.
Отчим указывает на дверь, пропускает меня вперёд и шагает следом. Макс же к нам присоединяться не спешит. Впрочем, Воскресенскому до этого нет никакого дела. Он стремительно шагает вперед, бросая на меня редкие взгляды искоса.
– Рассказывай.
– Что именно?
– Как у тебя дела?
Понятно, что речь тут вряд ли идёт о личном. Веду плечами:
– Нормально. Работа идет полным ходом.
– Мне докладывают, что вы неплохо поладили с Горозией.
– Кажется, я смогла найти к нему подход.
– Удивительно, учитывая, что шесть лет назад ты даже в его приёмную не смогла пробиться.
На самом деле это не так. Я просто наглым образом врала, когда отец принимался меня пытать насчёт текущих дел Серго. Учитывая то, что Воскресенский не слишком-то в меня верил, сделать это было нетрудно. Он задавал какие-то вопросы про документы, интересовался, о чём говорили на совещаниях, а я отбрехивалась тем, что мне так близко «к телу» хода нет и я ничего не знаю. Отчим мои слова охотно ел и лишь от досады морщился.
– Тогда мы были в разных весовых категориях. Сейчас – почти на равных. Это совсем другое.
– Ты многого достигла, да?
В устах Воскресенского это вполне себе комплимент. Пожимаю плечами.
– Мне нравится заниматься тем, чем я занимаюсь. Нравится строить карьеру.
– А Горозия? Он как себя показывает?
– Отлично. У него блестящая подготовка.
– Как ему наши отчёты? Он что-нибудь говорил?
– Только то, что в отчёте по ССМ-банку чувствуется рука регулятора.
– И что это значит? – Мы спускаемся по ступенькам к саду. – На что он намекал? У него есть какие-то претензии?
– Нет, мне так не показалось. Скорее, речь шла о методе. У меня совершенно другой.
– А, ну, это пустяки.
Конечно. Так почему же ты так напрягся, папа? То, что у тебя руки не дошли до прослушки – понятно.
– Ох, ну наконец-то! Скорее за стол. А где Макс? Мы ужасно проголодались.
– Я бы слона съела, – подпрыгивая на одной ножке, весело соглашается Нино со своей бабушкой.
– Он скоро подойдёт. Предлагаю никого больше не ждать.
– Но как же…
Воскресенский поднимает на мать взгляд мутных выцветших глаз, и та, замолкнув на полуслове, послушно садиться за стол.
– Ну а в целом он как? – возвращается к нашему разговору отец, когда нам подают тарелки с холодным раковым супом.
– Кто? – делаю вид, что не понимаю, и пододвигаю к Серому корзинку с хлебом.
– Горозия! Насколько он лоялен? Не ведёт ли двойной игры?
– Понятия не имею, зачем бы ему это потребовалось. К тому же, он недостаточно силён, чтобы выступить против… – Против кого – намеренно не договариваю.
– Слышал, его пришли поздравить с днём рождения серьёзные люди.
– Еще бы. Он – тёмная лошадка. Никто не понимает, зачем его снова ввели в игру.
– Сейчас не то время, чтобы разбрасываться кадрами, – отмахивается отец и резко меняет тему: – Ты ведь тоже там была.
– Заехала на четверть часа для приличия. Не люблю такого рода вечеринки.
Мои слова подтвердит любой засланный шпион.
– Да уж я наслышан о том, что там происходило.
Ещё бы. У меня от этого до сих пор болит. Так сильно болит, господи! Не зная, как поскорее покончить с этим разговором, пожимаю плечами:
– Не думаю, что от Горозии исходит хоть какая-то угроза. Но, вполне возможно, нам по силам сделать его лояльнее.
– Лояльнее? Да он должен мне в ноги кланяться за одно только то, что я его из тюряги вытащил. Не то бы гнить ему там ещё три года. Или сколько? Не помню… Четыре?
Такой ответ ожидаем. Он чувствует себя
