и ощутила как по вискам потекли слёзы.
— Наверно… — выдохнул Герман. — Я не уверен, что хотел ее, а не просто вкуса секса. Такого помнишь, как у нас с тобой на побережье в домике на скале. Мы ездили в феврале с ребятами, помнишь?
Я помнила.
Дом из дерева, и спальня была с видом на местами растаявшую реку. И потолок нереально высокий в спальне, но мне казалось, что он падал на меня, когда Герман грубо и жестко доводил меня до оргазма, заставляя умолять до охрипшего голоса, чтобы не останавливался.
С Германом всегда было остро, дико, на грани. А я любила его как раз это. Любила его силу, проявление ее в разных видах. А потом после рождения Мирона я не любила ничего. Мне докучало внимание мужа. Раздражали его прикосновения, и ничего не заводило, а нервировало, потому что мне просто хотелось, чтобы Герман перестал меня тревожить еще и из-за секса.
— Но все же я недостаточно ее хотел, чтобы перейти черту… — со вздохом признался муж. — Я знал. Я ведь все осознавал. Знал, что поступал неправильно, но в моменте мне казалось что пикантной приправой к нашему браку, а не заменой ему. А потом когда ты все узнала…
Герман потянулся включить свет, но я молча просто дотронулась до его руки, чтобы остановить, и муж со вздохом вернулся на подушку.
— Когда ты узнала я как будто проснулся и понял, что моя Крис может намного больше. Ты как будто бы стала прежней. Колючей немного, острой, неудобной. И вызывала одно желание: зажать тебя где-нибудь под лестницей и оттрахать так, что до звона в яйцах, до расцарапанной спины. Я как будто вернулся назад, где чтобы ты хоть немного остыла, тебя надо было хорошо отлюбить…
Я прикусила губы и повернулась на бок. Постаралась в темноте найти очертания Германа. Но из-за слез все было размыто и поэтому я, прикрыв глаза, дрогнувшим голосом попросила:
— Пожалуйста, давай разведемся…
Гнетущая тишина повисла в комнате. Словно кто-то отключил все звуки. Даже из открытого окна перестало доноситься стрекотание кузнечиков и шорох листвы на деревьях. Мне показалось, что у меня заложило уши от стресса и паники. Показалось, что Герман просто не хотел договаривать, и в один из моментов когда я прикрыла глаза, он взял и ушёл.
И поэтому я тихо произнесла, чтобы сломать всю эту неправильную, застывшую в капле янтаря, тишину:
— Пожалуйста Герман. Давай разведемся. Ничего не будет как прежде… — я все же протянула руку и дотронулась плеча мужа. Герман не шевелился и казалось даже дышать перестал. — Мне не важно спал ты с ней или нет. Просто понимаешь мы с тобой задолго до твоей любовницы умерли. Я и ты. Потому что будь мы живыми нас бы ничего не сломало, а так мы проснулись под обстоятельства. Мы не хотели бороться.
— Но если я сейчас готов бороться? — хрипло спросил муж, словно выбивая у организма право на голос. — Что если это было дано нам обоим чтобы понять все? Что если это произошло, но не дошло до фатального краха, потому что мы получили второй шанс…
Я прижала колени к животу и обняла себя руками.
— Не дошло до краха, потому что я услышала всего лишь навсего ваш разговор с Даней… — произнесла я безжизненным усталым голосом. — А если мы попробуем снова, то через три года я просто не узнаю ничего. Понимаешь? Ты все равно изменишь, потому что почувствуешь, что мы умерли, только это будет стоить нам с тобой целой жизни. Так зачем платить такую высокую цену, если можно уже сейчас избежать этого?
— Я не изменю тебе через три года… — холодно сказал Герман, и я, не выдержав, крикнула на всю комнату:
— Я так думала и в этот раз!
Тишина со звоном рассыпалась и вдруг снова с улицы стали доноситься звуки. Я облизала пересохшие губы и вытерла запястьем слёзы.
— Я так всегда думала, а потом оказалось, что ты так хотел видеть ее, что бросил сына, — произнесла я холоднее и села в кровати. — Не важно спал ты с ней или нет. Важно то, что ты предал семью, решив уехать в тот вечер, Герман. Мне достаточно одного лишь твоего намерения, чтобы больше не верить. Поэтому пожалуйста, давай разведемся. Без скандалов, без истерик. Давай сделаем это как взрослые люди. Как хорошие друзья. Как любящие родители. Прошу тебя, родной, давай разведемся.
Герман привстал на локте и тихо попросил:
— Не делай аборт, сохрани малыша. И мы разведемся, Кристин…
Я растерянно хлопнула глазами, не понимая чего добивался Герман.
— Зачем? — спросила я с надрывом в голосе. — Зачем делать двух детей несчастными? Зачем затягивать петли на наших шеях, Гер?
Герман тяжело вздохнул и пододвинулся ко мне по постели. Нашёл мою руку. Сжал своими горячими пальцами.
— Знаешь, несмотря на все это дерьмо, что я сотворил, я верю, что у нас очень много любви с тобой, потому что вопреки нашему непониманию, твоему холоду, моей глупости, мы забеременели. Понимаешь? Это знак. Это дар судьбы. И я не говорю, что этот дар все исправит, я просто надеюсь, что ребёнок… — Герман разжал свои пальцы и тихонько дотянулся мне до живота, провёл кончиками невесомо по сорочке, заставляя кожу покрыться мурашками. — Этот малыш он поможет нам не начать ненавидеть друг друга…
Было ли мне больно от этих слов мужа?
Однозначно.
Хотела ли я, чтобы малыш согрел мое сердце?
…
Я заплакала, прижимая ладони ко рту, и Герман сделал то, что всегда делал, когда я была расстроена. Он обнял меня. Прижал к себе, хотя я сопротивлялась и пыталась вырваться. Упиралась руками в грудь мужа. Не потому что я не могла переносить его близость в контексте того, что мне было неприятно, а потому что мне банально было больно от неё. Потому что я знала, что я Германа полюбила всем сердцем в том дворе, где вытирала у него с лица кровь. И даже несмотря на мое состояние нервное после рождения Мирона, я никого другого не хотела бы видеть на месте своего мужа.
Мне не нужен был другой мужчина.
Мне просто тогда нужно было время. И немного сил.
А ещё до меня доходило, что после развода я не захочу новые отношения. Вообще не захочу, потому что это безумно больно — любить. Я навсегда для себя закрою мир мужчин, потому что вместе со смертью нашего брака, я похороню и свою
