Но здесь было ясно — не придет, и всё. Без вариантов.
А через несколько дней я узнала и причину, по которой Генчик стал называть меня Настюхой, а не Настёной.
Об этом рассказала мне Юка.
Юка по-прежнему приходила каждый день, обвешанная ресторанными пакетиками. Она не пыталась со мной заговорить. Я её ждала. Мне было бы грустно, если бы в один прекрасный день Юка не пришла. Когда она появлялась в палате, я демонстративно отворачивалась к стене. Я знала, что она на меня смотрит. И мне это было приятно.
Я знала, что она несколько минут постоит возле моей постели, а потом уйдет, кивнув на прощание Аннет.
Но однажды Юка не ушла.
Она придвинула поближе к моей постели шаткий больничный стул и уселась на него нога на ногу.
— Ты так и будешь молчать? — насмешливо сказала она.
— Так и буду, — буркнула я, но все-таки повернулась.
— Ты никогда не задумывалась об умении прощать?
— Есть вещи, простить которые сложно.
— Сложно, но возможно ведь?
Я промолчала. Попробовала опять отвернуться к стене — там висел плакат с парашютистами, которые принес мне кто-то из аэродромных визитеров. На плакате улыбающийся парашютист в ярко-желтом комбинезоне показывал в камеру язык. Мне нравилось на него смотреть.
Юка взяла меня за подбородок и развернула мое лицо к себе.
— Что, я не заслуживаю даже того, чтобы меня выслушали?
— Хорошо, говори.
— Я была не права. Не права, что сказала тебе такое перед прыжком.
— Ты должна была сказать раньше.
— А зачем? У тебя так все хорошо складывалось, зачем тебе нужна была лишняя ревность? Мне не хотелось причинять тебе боль. Если бы у меня был с ним роман, я бы сказала. А так, один ничего не значащий трах…
Я передернулась, как от сквозняка.
Я уже успела об этом забыть. Но как только Юка заговорила, вновь представила себе, как она извивается в его объятиях. И у нее, надо полагать, нет жировых валиков на талии.
— Ничего не значащий трах, — повторила она, глядя в окно, на голые ветки деревьев. — Между прочим, скажу я тебе, любовник он никакой.
— Замолчи. Уходи. А то я сейчас закричу.
— Да брось ты. — Она потрепала меня по руке. — Может быть, ты и права. Может быть, тогда он был просто пьян. Может быть, со мной он трахался, а тебя любил, поэтому мне так и показалось? Факт в том, что это совсем не важно.
— Для меня тоже. Знаешь, Юка, он больше ко мне не приходит. Кажется, это все.
— Ну и слава Богу! — вдруг почти весело воскликнула она.
— Что ты говоришь?
— Потому что состоялась только первая часть нашего с тобой разговора. Теперь перейду ко второй. У Генчика новая девка.
— Что? — я дернулась, забыв о том, что мне нельзя вставать, но Юка ловко удержала меня на месте.
— Да. Хорошо, что об этом говорю тебе я, твоя подруга.
Я вовсе не была уверена в том, что это действительно хорошо.
— Парашютистка? — ревниво поинтересовалась я.
— Еще бы.
— Кто бы сомневался…
Тут бы мне стоило расплакаться, тем более и подслушивающая Аннет протянула мне упаковку бумажных носовых платочков. Но я вдруг поняла, что плакать не могу. Мне даже страшно стало, потому что в тот момент я была уверена, что расплакаться мне больше не удастся никогда. И что это за жизнь — без слез?
— Она красивая? — спокойно спросила я.
— Да, — так же спокойно ответила Юка.
— Красивее меня?
— Намного.
Я так и думала, что красивее, но втайне ожидала услышать — нет. Наверное, любая другая девушка на месте Юки и сказала бы — нет. Но Юка мне никогда не врала, я любила её за это и ненавидела.
Потом, когда она уйдет. Аннет скажет мне, что она — сука. А я устало отвечу, что нет, просто у нее, как и у каждого человека, свои странности.
— Ты расстроилась?
— Не знаю, — сказала я. — Я не видела его уже почти две недели. Я позвонила ему, но он дал понять, что я его больше не интересую. Я успела привыкнуть к мысли, что он не со мной. Но одно дело — не со мной, а другое знать, что он с кем-то ещё.
— Понимаю, — вздохнула Юка и взяла меня за руку. — Тебе грустно. Но не надо принимать так близко к сердцу. Плевать на Генчика. Ведь у тебя есть я.
В конце недели Аннет выписали.
Мы обменялись телефонами, хоть обе и знали, что ни одна из нас другой никогда не позвонит. Мы всегда будем ассоциироваться друг у друга с опостылевшей больничной палатой, вынужденной обездвиженностью, неудобным металлическим судном (когда я только попала в больницу, то четыре дня не могла заставить себя сходить в туалет, потому что вся эта церемония с судном кажется мне довольно унизительной).
Я ждала, что у меня появится новая соседка. Но однажды в мою палату влетела радостная Юка и объявила, что никакой соседки не будет.
— Здесь буду жить я, — сказала она.
— Что? Как это?
— Я заплатила. Они никого к тебе не подселят. Зато я смогу иногда здесь ночевать.
Только я знала, какая это жертва с Юкиной стороны. Она, холеная девушка, изнеженная, капризная, эгоистичная, собиралась жить в пропахшей лекарствами палате, ходить в общий душ, где не всегда бывает горячая вода.
Не знаю, может быть для неё это было что-то вроде игры «Последний герой»? Выживание в условиях нарочитого дискомфорта. Да ещё рядом с вечно ноющей мною.
В больнице у меня испортился характер. Я стала капризной, невозможной. Иногда я сама понимала, что поступаю неправильно, но остановиться уже не могла. Я всё чаще вспоминала о Генчике. Однажды ночью я пожаловалась Юке, что не могу уснуть, потому что представляю себе, что они сейчас вместе.
— Вряд ли.
— Почему? Не надо меня успокаивать, это бесполезно.
— Я тебя не успокаиваю. Это аэродромная девушка. Я слышала, что они будто бы даже и не видятся в Москве.
— А на аэродроме они живут в одном номере?
— Да, — нехотя сказала Юка, — спи.
— В одном номере! — воскликнула я. — Неужели в нашем номере? В том номере, в котором жила о ним я?!
— Успокойся. В том номере живет Шпагин. А они в двести двадцатом.
— А как её зовут? — не могла упокоиться я. — Расскажи мне о ней.
Как она выглядит, во что она одета, сколько ей лет, какого она роста, сидит ли на диете.
— Ты действительно хочешь все это знать?
— Сама не понимаю, — вздохнула я. — С одной стороны, хочу знать всё-всё. С другой, не хочу. Не хочу!
— Тогда перестань строить из себя жертву повысила голос Юка. — Тебя все предупреждали, что это за тип.
— Да, даже его бывшая жена предупреждала… И всё равно мне из-за всего этого не уснуть.
Я услышала шорох — Юка босой ногой пыталась нашарить под своей кроватью тапочки. Я видела её силуэт на фоне освещенного тусклым фонарем окна. Юка надевала халат — у нее был такой халат, что врачи замирали, когда она утром шла в нем чистить зубы. Больше этот халат был похож на наряд танцовщицы из стрип-бара. Юке нравилось шокировать людей.
Она подошла к моей кровати.
— Я с тобой посижу, пока ты не уснешь.
Она взяла меня за руку, я удивленно отметила, что ладонь у нее такая горячая, как будто она подержала руку над костром. Юка говорила мне спокойно и ласково — что я красавица и все у меня получится, что Генчик меня недостоин, что впереди у меня столько перспектив и встреч, а он в конце концов сопьется, и через несколько лет я сама буду смеяться над тем, что когда-то сходила по нему с ума. И это все было так странно, потому что ничего подобного Юка раньше мне не говорила. Наоборот — она говорила, что лицом я не вышла, зато я добрая, что я должна радоваться, если кто-то обратил на меня внимания, потому что с моей внешностью и характером (Юка считала, что я размазня) много поклонников у меня не будет никогда. Я закрыла глаза, я вслушивалась в её торопливый шепот, как будто это была сказка на ночь. И я начинала ей верить, я всегда своей Юке верила. Просто она всегда только правду говорила, и я привыкла полагаться на её слова. И мне казалось, что я принцесса, а Генчик — Квазимодо, которому повезло, потому что целое лето он провел в моем обществе, а это дорогого стоит. Теперь ему есть что вспоминать — до конца своих дней.
